«Я буду жить до старости, до славы…». Борис Корнилов - [14]

А за стеной зовут,

Хохочут комсомолки,

Хохочут и живут.

И материнский шепот…

Уйти бы от тоски, —

Но снова будешь штопать

Дешевые носки.

1926

Книга

Ползали сумерки у колен,

И стали бескровными лица.

Я книгу знакомую взял на столе

И стал шелестеть страницей.

Придвинул стул,

Замолчал и сел,

И пепельницу поставил.

Я стал читать,

Как читают все,

Помахивая листами.

Но книга разбéгалась в голове,

И мысли другие реже.

… … … … … … …

И вот —

Насилуют и режут,

И исходит кровью человек.

Вот он мечется,

И вот он плачет,

Умирает, губы покривив,

И кому-то ничего не значит

Уходить запачканным в крови.

Отойдет от брошенного тела

Так задумчиво и не спеша

И, разглядывая, что он сделал,

Вытирает саблю о кушак.

Он теперь по-мертвому спокоен,

Даже радость где-то заперта.

Он стоит с разрубленной щекою,

С пеною кровавою у рта.

Но враги бросаются навстречу,

И трещат ружейные курки.

Защищаться не к чему

И нечем —

Сабля, выбитая из руки,

И не убивая, и не раня,

Все равно его не пощадят,

А подтаскивают на аркане

И прикручивают к лошадям.

Он умрет,

Как люди — не иначе,

И на грудь повиснет голова,

Чтобы мать, пригнутая казачка,

Говорила горькие слова.

И опять идут рубить и прыгать,

Задыхаться в собственной крови.

… … … … … … …

А Гоголь такой добродушный на вид,

И белая,

Мертвая книга[26].

1926

В нашей волости

По ночам в нашей волости тихо,

Незнакомы полям голоса,

И по синему насту волчиха

Убегает в седые леса.

По полям, по лесам, по болотам

Мы поедем к родному селу.

Пахнет холодом, сеном и потом

Мой овчинный дорожный тулуп.

Скоро лошади в мыле и пене,

Старый дом, принесут до тебя.

Наша мать приготовит пельмени

И немного поплачет любя.

Голова от зимы поседела,

Молодая моя голова.

Но спешит с озорных посиделок

И в сенцах колобродит братва.

Вот и радость опять на пороге —

У гармошки и трели и звон;

Хорошо обжигает с дороги

Горьковатый первач-самогон.

Только мать поглядит огорченно,

Перекрестит меня у дверей.

Я пойду посмотреть на девчонок

И с одною уйду поскорей.

Синева…

И от края до края

По дорогам гуляет луна…

Эх ты, волость моя дорогая

И дорожная чашка вина!..

<1927>

Лесной дом

От резных ворот

Через отчий сад

И поля, где пасутся закаты,

Я пошел вперед,

Не взглянув назад —

На соломой покрытые хаты.

А когда ушел,

Знать, попутал бес, —

Ничего не вижу я,

   кроме,

Что за лесом дол,

А за долом лес

И в лесу притаился домик.

Тих

   и невелик,

Словно птичий шаг,

Он запрятал себя, беспокоясь.

Ив

   и повилик

Вышитый кушак

Для соснового домика — пояс.

Есть хозяйка в нем, —

Будто с девьих плеч

Сарафан на березу надели…

Помнит хмурый дом:

Семь веселых встреч

Проходило в лесу на неделе.

Но за часом — час,

А за днем еще

(И у времени много прыти)

Старый день угас

   И румянец щек,

Умирая, на памяти вытер.

Только тихий дом

Мне в стихи залез.

Ничего не пишу я,

   кроме,

Что за лесом — дол,

А за долом — лес

И в лесу — удивительный домик.

<1927>

«Айда, голубарь…»

Айда, голубарь[27],

   пошевеливай, трогай,

Бродяга, — мой конь вороной!

Все люди —

   как люди,

      поедут дорогой,

А мы пронесем стороной.

Чтобы мать не любить

   и красавицу тоже,

Мы, нашу судьбу не кляня,

Себя понесем,

   словно нету дороже

На свете меня и коня.

Зеленые звезды,

   любимое небо!

Озера, леса, хутора!

Не я ли у вас

   будто был и не был

Вчера и позавчера.

Не я ли прошел —

   не берег, не лелеял?

Не я ли махнул рукой

На то, что зари не нашел алее?

На то, что девчат не нашел милее?

И волости — вот такой?

А нынче почудилось:

   конь, бездорожье,

Бревенчатый дом на реку, —

И нет ничего,

   и не сыщешь дороже

Такому, как я, — дураку…

1927

Ожидание

Грудь слезами выпачкав,

Снова к вербе, к омуту

Ты уйдешь на цыпочках,

Покидая комнату.

Только хлопнут двери там,

Где кончалась комната, —

Ходит ветер берегом

К омуту от омута.

И приносит вести он,

И уйдет назад, —

На лице невестином

Полыхнет закат.

Руки сломит надвое,

Плача и любя,

Волны встанут, падая,

Прямо на тебя…

Криками совиными

В ельники игольчатые…

Только за овинами[28]

Дрогнут колокольчики.

Никого в овинах нет, —

Может, тройка дикая

На поляну вымахнет,

Звякая и гикая.

Кручами и срывами,

А над нею вороны —

Пристяжные[29] гривами

Машут в обе стороны.

Тропками забытыми

На лугах и насыпях

Коренник[30] копытами

Рвет поляну наспех.

Недолга у девушек

И тоска и жалоба.

Где она? Где уже?

Сам жених пожаловал.

Постели ему постель

Без худого словушка, —

Сбоку ходит коростель[31],

В головах — соловушка.

Убаюкай, успокой,

С новою тревогой

Тихо ласковой рукой

Голову потрогай.

Высоко заря горит,

Скоро утро будет,

Ветер ходит, говорит

И тебя разбудит.

Никого в долинах нет,

И путями новыми

Вороной не вымахнет,

Стукая подковами.

Не дрожали у реки

Кони, колокольчики,

Где шумят березники,

Ельники игольчатые.

Не любили, не могли, —

Нива колосистая, —

Милый водит корабли,

Песенку насвистывая.

На веселый хоровод

У реки, у хутора

Милый больше не придет,

Уходя под утро.

Не твои картузы

И сапожки лаковые,

Не в последние разы

Глазыньки заплаканные.

1927

На Керженце

Мы идем.

И рука в руке,

И шумит молодая смородина.

Мы на Керженце[32], на реке,

Где моя непонятная родина,

Где растут вековые леса,

Где гуляют и лось и лиса

И на каждой лесной версте,

У любого кержачьего скита[33]

Русь, распятая на кресте,

На старинном,

На медном прибита.

Девки черные молятся здесь,

Старики умирают за делом

И не любят, что тракторы есть —