Я – бездна - [40]
Она открыла дверь цокольного этажа и заметила в щели для писем какой-то пакет. Вытащила его, включила свет.
Похоже, бывший муж сдержал слово.
Охотница положила пакет на стол и бросилась в туалет. Весь день она провела на озере и, подъезжая к дому, едва сдерживала позывы. Раньше за рулем у нее получалось разложить по полочкам свои мысли. Опорожняя мочевой пузырь, она подумала, что оставался последний вариант, после которого о случае с рукой и красным ногтем нужно забыть.
Как говорил ее психотерапевт, грустных людей всегда притягивают детали, невидимые другим. Пожалуй, тут он был прав, потому что навязчивых идей в ее жизни было предостаточно. Кажется, только на этом их мнения и сходились. Терапия не приносила облегчения, но она продолжала посещать терапевта, надеясь, что, если она начнет сходить с ума, специалист это вовремя заметит.
Сойти с ума она боялась больше всего на свете.
Закончив с отправлением потребностей, она оторвала кусок туалетной бумаги от рулона, чтобы подтереться. Натянув джинсы, нажала клавишу спуска воды. Проходя мимо зеркала, замедлила шаг.
На нее смотрело грубое, неженственное лицо, и она спросила себя, когда же она перестала ухаживать за собой, наряжаться, прихорашиваться. И дело было совсем не в возрасте — в конце концов, что такое пятьдесят три года?.. Просто в нее как будто вселилось нечто гадкое. Оно устроилось где-то внутри и не собиралось покидать нору. Вот почему, глядя на себя в зеркало, она видела не только свое отражение, но и это существо, питавшееся ее болью. Она вспомнила, как нынче выглядит Ринальди. В нем тоже поселилось это нечто, не иначе.
«Пока смерть не разлучит вас…»
Она погасила свет в туалете и включила компьютер. Пока он загружался, она открыла пакет, полученный от бывшего мужа. Внутри лежала флешка. Охотница вставила ее в разъем. На флешке была всего одна папка с несколькими файлами, содержавшими записи с камер видеонаблюдения, установленных в отделении интенсивной терапии больницы Святой Анны. На записях были те самые четыре дня, которые дочь Роттингера провела в больнице после несчастного случая.
Всего девяносто шесть часов.
Если бы потребовалось, Охотница просмотрела бы всё. Но она была уверена, что нечто необычное могло произойти в палате только ночью. Именно ночью в больницах почти никого нет. Идеальное время, чтобы остаться незамеченным.
Она стала просматривать видео, запечатлевшие часы с одиннадцати вечера до пяти утра. Итак, пятница, первая ночь в больнице.
Открылось окошко проигрывателя. На экране отображались девять маленьких окошек, записи были сделаны одновременно разными камерами. Сверху, с широким углом обзора, камеры снимали главный вход, лифты и коридоры. Из уважения к личному пространству в палатах камер не было, поэтому Охотница не знала, в какой именно лежала девочка.
Было только семь часов, но Охотница понимала, что ее ждет длинный вечер и такая же ночь. Поглядывая на монитор, она отошла на кухню, чтобы поставить кофе. Затем вернулась к компьютеру с большой чашкой, куда вылила все содержимое кофеварки, и закурила.
Камеры фиксировали происходящее в отделении в замедленном режиме. В окошках виднелись спокойно ходившие туда-сюда врачи и медсестры — их замедленные передвижения действовали на Охотницу гипнотически. Глаза машинально вглядывались в записи, пытаясь ухватить какую-нибудь странную деталь, а мысли витали далеко-далеко.
После встречи с профессором она предполагала, что прошлое вот-вот каким-то образом даст о себе знать. Так происходило всякий раз, когда она невольно натыкалась на дверь, которую мысленно закрыла на ключ. Изредка она слышала, как из-за этих дверей раздается стук. Ей же оставалось решить, пустить ли незваного гостя или не обращать на него внимания. Как правило, призраки принимали вид Валентины, она видела ее лицо, залитое слезами, окровавленные руки и пустые мертвые глаза.
«Да, я его мать…»
Если Охотница думала о будущем, то все еще видела себя в доме, населенном призраками. Одинокой, обозлившейся. Хуже всего — это застрять в настоящем. Боль так сковала ее, что время остановилось. Из-за страданий она никак не могла представить, что возможны перемены к лучшему, избавление, что возможно казаться кем-то другим.
«Во что мы превратились…»
Тут Ринальди был прав. Как выяснилось, чтобы докатиться до такого, годы не нужны: достаточно одного дня. Того самого дня. Проклятого дня. Лучше бы все произошло не так стремительно. Тогда бы ее не преследовало невыносимое чувство вины. Но именно потому, что все случилось неумолимо быстро, ее то и дело охватывало чувство, что она должна была этому помешать. Ее терзали сомнения, и разрешить их никто не мог. Если бы она была внимательней!
Если бы заметила хоть какой-то знак, хоть какой-то звоночек. Если бы пришла пораньше…
Все эти «если» были тупиковыми, и она старалась не попадаться на эту удочку снова и снова. Как бы то ни было, размышления вновь и вновь сворачивали на этот путь и приводили к самой себе.
