Я, Бабушка, Илико и Илларион - [29]

В свободные от культпоходов вечера мы сидим у тети Марты вокруг пузатого желтого самовара, Илларион рассказывает нам разные истории, мы пьем кипяток и хохочем. Иллариону нравится тетя Марта, и тете Марте нравится мой Илларион, — у него, говорит, настоящий орлиный нос.

Я и Илларион спим вместе, в одной постели. Перед сном он или читает, или разбирает прочитанное, или расспрашивает меня о городских делах, или проповедует мораль. Иногда все это он делает вместе. Софья лежит между нами, внимательно прислушивается к нашей беседе и блаженно мурлычет. Илларион с первого же дня невзлюбил Софью. Она платит ему взаимностью. Когда Софья впервые увидела в моей постели Иллариона, она выгнула спину, задрала хвост и недовольно фыркнула. Илларион безо всякого вступления схватил Софью за загривок, открыл окно, и не успел я опомниться, как Софья оказалась в снегу. Я объяснил Иллариону, что Софья — равноправный член нашей семьи. Так же, по возможности, разъяснил Софье, что Илларион — близкий нам человек. Было достигнуто временное перемирие. Но восстановить прочный мир мне так и не удалось.

— Прогони ее к чертям, покоя от нее нет! — говорит Илларион.

— А чем она мешает тебе? — говорю я.

— Как не мешает, когда я ночью боюсь пошевелиться, — еще раздавишь ее, проклятую!

— А ты не шевелись!

— Может, мне перестать дышать?

— Куда же я ее денут

— Пусть дрыхнет под кушеткой!

— Под кушеткой холодно!

— Хорошо! Тогда под кушетку полезу я, а она пусть нежится в постели!

— Пожалуйста! Лезь!

Илларион ничего не отвечает, хватает кошку за хвост и швыряет на пол. Софья жалобно мяукает, лезет под кушетку и терпеливо ждет, пока не раздастся храп Иллариона, чтобы вновь залезть в постель и занять свое законное место. Но Илларион долго не засыпает.

…Илларион болен. У него болит левый глаз, очень болит. Любовь ко мне и болезнь привели Иллариона в Тбилиси. Илларион не трус, но идти к врачу боится, про больницу и слышать не желает! А глаз болит все больше. По ночам боль становится просто нестерпимой. Бедный Илларион готов лезть на стену. Я хожу за ним, успокаиваю, как могу, — напрасно…

Наконец я решаю, что ждать больше нельзя.

Мы одеваемся, заворачиваем в газету бутылку водки и один хачапури и, по рекомендации тети Марты, отправляемся в Сололаки к частному врачу. Правда, он сам одноглазый, сказала тетя Марта, но зато самый искусный, самый знаменитый врач во всем городе, участник Отечественной войны, который, оказывается, за какой-нибудь месяц вылечил ее от ячменя. Поэтому мы очень удивились, не увидев перед домом врача очереди ожидающих пациентов.

— Я погиб! Видно, у него сегодня нет приема! — простонал Илларион.

— Ничего, Илларион, не волнуйся! Пойду, брошусь перед ним на колени, уговорю принять! — успокоил я Иллариона и решительно постучал в дверь. В коридоре что-то загрохотало, потом раздался шепот, потом кто-то с шумом захлопнул дверь комнаты, снова раздался грохот, и дверь открылась. На пороге стояла маленькая испуганная женщина. В нечесаных волосах ее торчали пух и перья из подушки. Извините, пожалуйста, — начал я, — у уважаемого профессора сегодня, кажется, нет приема, но мой дядя приехал из деревни, у него страш…

— Ну вас… — оборвала меня женщина, — а я думала — вы инкассаторы! Женщина проворно вкочила на стул, достала из кармана халата скрюченный кусок проволки — жулик", затолкала его под электрический счетчик и спрыгнула.

— Ну, что хотите?

— Уважаемый доктор должен обязательно принять нас. Без этого мы не уйдем отсюда! — сказал я и приготовился к отражению атаки.

— Что вы, что вы! Сию минуту! Пожалуйста сюда, — засуетилась женщина. — А кто вас направил к нам? Пройдите, пожалуйста, в комнату!.. Мамонтий! Мамонтий! Больные пришли! Больные! Женщина схватила нас за руки, втолкнула в комнату, снаружи заперла дверь на ключ и с криком «.Мамонтий! Мамонтий!» убежала. Спустя минуту в комнату ворвался высокий небритый мужчина в полосатой пижаме. Один глаза у него был зеленый, а другой — красный.

— Садитесь! — сказал он строго. Мы огляделись. В комнате стояли кровать, письменный стол и два стула.

— Сюда сядет больной, сюда сопровождающий, — указал он на стул и кровать; сам подсел к письменному столу.

Мы заняли указанные места.

— На что жалуетесь? — спросил врач.

— На глаз! — ответил Илларион.

— А в чем дело? Болит?

— Нет, танцует! Не видишь? Слепну.

— Чем лечился в деревне?

— Сперва чаем промывал, потом сырым молоком…

— А сахаром не пробовал?

— Смеешься?! — обиделся Илларион.

— Наоборот! Видать, много у тебя молока и чаю! Вино пьешь?

— Пью!

— Нехорошо!

— Я хорошее вино пью! — успокоил его Илларион.

— Kyришь?

— Курю!

— Тогда дай закурить? — попросил врач.

— Угости его папироской! — сказал мне Илларион. Я протянул пачку. Врач достал две папиросы, одну тотчас же засунул себе в рот, другую — за ухо.

— Выкурю после обеда, — пояснил он.

— Возьмите, пожалуйста, еще!

— Так и быть, из уважения к тебе, после обеда выкурю две штуки! — сказал врач, достал из пачки еще одну папиросу и заложил за второе ухо.

Хорошо еще, что у него было только два уха, иначе мы с Илларионом остались бы в тот день без папирос. Накурившись, он пересел ближе к Иллариону и ткнул пальцем в больной глаз. Илларион подскочил.