XXS - [42]

В субботу Юлиус стоял под дверью. Я не ста­ла с ним разговаривать. Велела Рамину послать его подальше. Через два часа Юлиус появился с букетом роз. Я швырнула ему цветы прямо в ли­цо. А потом он стоял, а я смотрела, как по его лицу текла.слезинка. А потом я тоже разревелась и за­хлопнула дверь прямо перед его носом. Вскоре Рамин отвез меня домой. Я хочу, наконец, остать­ся одна.

В воскресенье я каталась на Пикассо. Это была не простая прогулка, а очень долгая, мы ездили весь день. Я все время разговаривала, то ли сама с собой, то ли с Пикассо, я даже толком не знаю. Да и поревела я всласть. Хотя я уже убедилась, что реветь из-за Юлиуса не имеет смысла. Он не сто­ит того, чтобы так из-за него переживать.

Но я вспоминаю то время, когда я была с ним счастлива. Когда мы были в лыжном домике, ко(да он показывал мне прыжки на лошади и чуть не свернул себе шею. Попкорновая вечеринка, встре- чи после школы. От всего этого просто тошнит.

Вторник, 8 сентября 1998

Я хотела стать здоровой. Я на самом деле со­биралась это сделать. Кое-что за это время про­изошло: я снова была с Юлиусом. Я и правда на- .воображала себе, что люблю его, хотя он так ме­ня обидел! Но я худела все больше и больше, пока как-то в пятницу не потеряла сознание. Это было 29 мая, день, когда я «умерла». В больнице у меня остановилось дыхание, сердце перестало биться. Можно¹ сказать, что я уже была мертва. Врачи сказали отцу, что скоро все будет конче­но. Собственно говоря, они меня уже списали со счетов, но я выжила благодаря их энергичным

действиям и электрошоку, о котором знаю из те­левизора.

И все равно я была мертва, в душе. Я весила всего 34,4 килограмма; единственное, что я ощу­щала, это мои кости. Каждое движение причиняло страшную боль, даже кровать казалась мне неве­роятно жесткой. Теперь все это похоже на страш­ный сон. А в то время я совершенно ничего не осо­знавала, только боль, и все. Две недели я была подсоединена к зонду. Искусственное питание. А14 июня отец снова отвез меня в клинику.

И вся волынка началась по новой. Воспитате­ли те же самые. Да и лечащий врач тот же — док­тор Новак, Рубильник. Только пациенты другие.

И вот уже больше двенадцати недель я в пси­хушке. Но на этот раз потому, что хочу стать здо­ровой. Хотя это ужасно трудно! На моем отде­лении три пациентки с булимией и пять с анорек- сией. Так как у меня нет нормальной анорексии и нет нормальной булимии, а есть комбинация из того и другого, меня очень трудно отделить от этих истеричных гусынь. Игра та же самая: выигрыва­ет самый больной, самый худой, имеющий меньше всего шансов. Я хочу выздороветь и прямо так им и сказала. Поэтому проиграла сразу.

Признаюсь, что, когда меня выписывали, я не хотела быть здоровой. Потому что знала, что благодаря болезни получу больше внимания от

отца. Но теперь мне понятно, что если буду вести себя как дома, то я разрушу в себе все, что не успе­ли разрушить мои родители. Недавно одна воспи­тательница сказала мне, что я неосознанно пыта­юсь заставить свою мать заботиться обо мне. По­этому я чуть не откинула копыта. Воспитательница права. Самое мерзкое, что моя мать не проявила ни малейшего интереса к тому, что я чуть не умерла. Она меня не навестила и даже не позвонила.

В конце июля я ездила с отцом на семейный праздник. Специально для этого мне дали свободный день и тетя пригласила нас в Мюнхен и на-

настояла на том, чтобы, наконец, снова меня увидеть. В этот день я гадко себя чувствовала и физически, и психически. На этом празднике я сидела два ча­са подряд на белом кожаном диване и таращилась на стеклянную столешницу до тех пор, пока ко мне не подсела моя кузина Жасмин. Мы мало знакомы, хотя в детстве провели вместе довольно много времени, потому что, когда мама лежала в больни­це из-за своих межпозвоночных дисков, я полгода жила у тети. Уже тогда отец не был способен поза­ботиться обо мне, поэтому меня быстренько и под­кинули тете. Жасмин на год старше меня, учится в гимназии и с пяти лет играет на пианино. Играет прямо фантастически! А еще у нее длинные свет­лые волосы. В прошлом году у нее была конфир­мация, ведь она якобы верит в Бога.

В общем и целом она полная противополож­ность мне. Я всегда думала, что именно поэтому терпеть ее не могу. Но когда она сидела рядом и мы с ней разговаривали, я вдруг заметила, какая она милая. Показала мне старый альбом с фото­графиями, и мы смеялись сами над собой. Я в че­тыре года сижу в песочнице... А потом я обнару­жила открытку, к которой была приклеена моя карточка, где я новорожденная. Я перевернула и прочитала: «Это наша София Виктория! Разве не хороша? Теперь, когда она родилась, мы с Марлен так рады, хотя она, собственно говоря, внеплано­вый ребенок».

Почерк моего отца, Марлен — это мать. Значит, я внеплановый ребенок. Когда я сидела на кожа­ном диване рядом с Жасмин, я тысячу раз задала себе вопрос, почему они не захотели сделать аборт, мои проклятые родители. О матери я знаю, что она ходила на аборт в шестнадцать лет. Какая честь, меня она сохранила на несколько больший срок!

Наконец мы с Жасмин выяснили, что не выно­сили друг друга по одной и той же причине: ей все время рассказывали, как здорово я рисую, ка­кие у меня волшебные руки, которые способны создавать на бумаге великолепные картины. А мне капали на мозги, что Жасмин прекрасно играет на пианино. Моя пианинная карьера потер-