Werfuchs - [18]

— Знаем мы как там тяжело! — сказал Андерс и хохотнул.

— Да ни черта вы не знаете! — закричал один из солдат, — Сидите здесь на заднице без дела, а мы там подыхаем!

Андерс обнял пулемёт и приложился к оптике.

— Разворачивайтесь скорее, гордые сыны Рейха! — крикнул он, — А не то здесь прямо подохнете!

— Да нет у них патронов! — сказал ещё один из солдат.

— Проверить удумал? — кричал Андерс, — А у тебя-то самого они остались? Автоматик-то небось пуст!

Все мы устали. Давно не ели, давно не брились и не спали с любимыми женщинами.

Я взял деревянную гранату Андерса и кинул её в бедных солдат. Они разбежались и удрали обратно за горизонт. Краем глаза я видел, как Андерс взялся за живот, разинув рот, не в силах больше хохотать.

— Ну, братец, ты конечно выдал! — сказал он, восстановив своё дыхание.

Мне больше не хотелось смеяться. Выглядело всё сплошной нелепицей: вся война и вся жизнь. Я чуть снова не растерял все свои чувства и желания, чуть не оцепенел от бессмысленности всех событий вокруг. Из последних сил я схватил трубку рации и набрал штаб.

— Как слышно, приём! — сказал я.

Никто не ответил.

— Мы только что развернули отступающий отряд пехоты, приём! — снова сказал я.

— Что? Чего? Какой ещё отряд? — спросил штаб.

— Не знаю, мы не узнали его номера, он пытался на нас напасть, и...

— Вы там надоели уже все. Хотите за Гитлера своего воевать — воюйте! А я всё, американцам иду сдаваться. Всё, конец связи.

Андерс посмотрел на меня.

— Что там? — спросил он.

— Андерс, пошли домой.

— Чего? — ухмыльнулся он, — Вот так, сразу?

— А как надо? — взглянул я на него, обветренного и пыльного, — Я устал. И ты тоже устал. Хватит воевать.

— Л-ладно... — сказал он.

Мы по привычке сложили пулемёт и понесли с собой. Через полкилометра Андерс предложил:

— Что мы его всё несём? Выкинуть пора.

Скинули в дорожную канаву. Я так долго носил его, что полученная лёгкость принесла одно лишь беспокойства. Словно часть тела отрезали и тебе кажется будто она всё ещё при тебе.

В канаву полетели и наши каски, и знаки отличия. Когда срезали их с формы — почувствовали боль. Тоже самое что и отрезать свои соски: мужчине они ни к чему, без них ты спокойно проживёшь. Но эта процедура отзовётся сильной болью, и оставит уродливые шрамы на всю жизнь.

— А ты откуда, Андерс? — спросил я, — Который год уже вместе, и до сих пор не знаю.

— Магдебург.

— А я из Гамбурга. Это налево.

Дорога перед нами разделилась.

— А мне направо, — сказал Андерс.

Мы посмотрели друг на друга, помолчали.

— Ну, рад был, что ли, познакомиться, — начал Андерс и осторожно предложил мне пожать его руку.

Мы обняли друг друга. Быть может, крепче, чем собственных жён до войны.

Я пошёл налево. Андерс пошёл направо.

***

Вместо города, который я знал, меня встретили торчащие из наваленных кирпичей углы прежних зданий. Между тем, дороги остались целыми и чистыми, как раньше.

Дом с моей комнатой уцелел, один на несколько кварталов. Я поднялся по лестнице и услышал знакомый голос:

— Карл, не оставляй крошек на столе! Хлеб мы с тобой не знаю когда ещё получим! Всё съедай, слышишь?

Её голос стал твёрже.

— Господи! Неужто ты, самый! — сказала она, увидев меня.

— Мама, а это кто? — сказал маленький босоногий мальчуган из-за её спины.

Из милой девчушки с тоненьким голоском Эльжбета превратилась в бойкую, напористую тётушку.

— Здесь по-другому и не выживешь. — сказала она — А ты, смотри-ка, худой весь, да в пыли. Совсем как пёс бродячий!

Эльжбета загоготала.

Я посмотрел на мальчика, затем снова на неё, и сказал:

— Блядь.

Я побежал по лестнице вниз, выскочил на улицу и сел на кучу битых кирпичей.

— Где ты, солда-а-атик мой! — выкрикнула Эльжбета и настигла меня.

— Сколько их у тебя было? — спросил я, стараясь на неё не смотреть.

— Тебя шесть лет не было! — воскликнула она — Несколько... Карл у меня от боцмана Штойфеля, подводника. Уплыл куда-то там в северные моря. Утоп, наверное. Последний у меня был Джон, лётчик-истребитель. Американцы из того кнайпе, "Горящая саламандра", помнишь его? Сделали из него бар "Миннесота". Джон красавец был, весельчак, балагур. Как мне против него устоять? Чудачить он любил, забрался один раз пьяный на руках на барную стойку в этом баре самом. Упал и шею себе скрутил. Помер. Жалко мне его очень. Любил он меня, сильно. И Карла он тоже любил. Да, Карл?

— Говори, про всех расскажи! — сказал я.

— Ой, Господи, зачем тебе всё это знать? Умерли они все, любовники мои. А ты, муж мой, вернулся. Живой. Пойдём я тебя хоть покормлю.

И тогда вся тяжесть шести последних лет навалилась на меня. Я заплакал. Так я не плакал ещё никогда.

Эльжбета повела меня обратно в комнату, поставила на стол тарелку варёного пшена и положила кусок сливочного масла.

— Кое-как немного масла выторговала. Ты ешь давай.

Я поднял ложку, положил немного каши в рот, и не смог проглотить из-за кома в горле.

— Будем жить вместе, как раньше... Ты только сходи и сдайся сначала, а то подстрелят на улице не дай Бог! И Карла ты уж пожалуйста воспитай, как мужчина настоящий.

Я прожевал то что было во рту и зачерпнул новую ложку. Мальчик Карл смотрел на меня с искренним удивлением, держась маленькими ручками за край стола. Я пролил ещё пару слёз и погладил своего нового сына по голове.