Взрывы в Стокгольме - [28]

— А я немедленно оформляю ордер на задержание,— сказал прокурор.

— Хорошо,— сказал Польссон.— Тогда все в порядке. Я ухожу, но вы немедленно сообщите мне, если случится непредвиденное.

Ровно в семнадцать часов, когда заведующий бюро стоял на Центральном вокзале и ждал поезда, к нему подошли двое.

— Мы из уголовной полиции. Мое имя инспектор Сюндман, а это мой помощник Линдгрен. Не могли бы вы пройти с нами в полицию? Нужно выяснить некоторые вопросы.

— В чем дело? Что вы от меня хотите?

— Нам нужно уточнить с вами некоторые факты.

— Я должен позвонить жене и сказать, что я задерживаюсь.

— Можете не беспокоиться. Мы уже ей сообщили.

Это была истинная правда, потому что Бенгтссон, Фаландер и еще пять криминалистов ровно в девятнадцать часов позвонили у виллы в Соллентуне. Им предстояло допросить всех обитателей дома, а в самой вилле произвести тщательный обыск.

Третья группа криминалистов работала в управлении социального обеспечения. В служебном кабинете Хенрикссона стоял сейф, и ключи к нему имелись только у самого Хенрикссона. Может быть, там он и хранил свой динамит?

В четверть шестого к дому полиции подъехала полицейская машина. Из нее вышли Сюндман и Линдгрен, между ними вышагивал Хенрикссон.

— Что это значит? — спросил Хенрикссон.— Вы обращаетесь со мной как с преступником!

— В конце концов все равно, могу сообщить и сейчас,— сказал Сюндман.— У нас есть веские причины подозревать вас в субботних взрывах.

— Меня — во взрывах? Вы что, с ума сошли?!

— Несколько дней назад, разговаривая о субботних взрывах, вы сказали своему секретарю, что «хорошо бы кто-нибудь занялся расчисткой». Разве не так?

— Вы, оказывается, уже ходите за мной и за моей спиной беседуете с фрекен Брюниельссон!

— Сознайтесь, вы так именно и сказали?

— Вы искажаете мои слова и не понимаете, что я имел в виду.

— Вы знаете о том, что два взрыва и одна попытка к взрыву имели место у входа в те дома, которые принадлежат акционерному обществу «Недвижимая собственность Линнеус»?

— Нет, да, конечно, вы имеете в виду дома Амелии Петерсен? Да, об этом я знал.

— Вам приходилось иметь с ней дело раньше, не так ли?

— Она преследовала меня, как чума, когда я служил в бюро по делам иностранцев. Вечные скандалы, обвинительные статьи в газетах, совершенно невозможно было работать. А потом она еще пыталась саботировать наши решения по поводу методов нелегальной работы. В конце концов я не выдержал, и когда наше бюро реорганизовали и превратили в комиссию по делам иностранцев, я ушел с той работы. Да, хлебнул я с ней горя! Но все это было давным-давно. Думаю, что теперь она уже умерла. Кажется, я даже видел что-то такое в газетах.

— Вы ее ненавидели?

— Друзьями, прямо скажу, мы с ней не были. Но все это происходило так давно!

— Она была еврейка?

— Наполовину. Мамаша у нее была еврейка. А папаша — датский помещик.

— Вы не любите евреев, не так ли?

— Как я отношусь к евреям — это мое личное дело, вас это, во всяком случае, не касается.

— А когда вы сидели в своем бюро по работе с иностранцами и рассматривали прошения о разрешении поселиться в нашей стране?

— Тогда я был совершенно объективен. Я руководствовался законами, изданными риксдагом. Я всегда только следовал инструкциям. Было время, когда я находился под следствием, но в конце концов меня оправдали.

— Но с тех пор вы все-таки питали ненависть к фрекен Петерсен и ко всем ее домам?

— Вы что, полиция нравов? Оставьте мои мысли в покое! Я не совершал ничего противозаконного и не занимался никакими взрывами.

— Тогда почему, говоря о взрывах, вы заявили, что «хорошо бы кто-нибудь занялся расчисткой»?

— Я... Неужели вы не понимаете, что иногда необходим человек, имеющий волю, человек, который может приказать, убежденно, решительно, кто берет на себя смелость отстаивать то, чего хочет?

— А вы берете на себя смелость отвечать за то, что хотите? Но не желаете сознаться, что устраивали взрывы.

— Я не виновен, потому и не сознаюсь.

— Вы знаете о том, что на месте одного из взрывов было найдено удобрение из вашего сада?

— Удобрение из моего сада! Вы не в своем уме! Никак не могу понять, к чему вы клоните.

Нет, этот человек ни с чем не желал соглашаться и не шел ни на какие уступки. В конце концов Сюндман сдался и оставил его под присмотром полицейского.

Группе Бенгтссона в Соллентуне повезло не больше, чем Сюндману. Обыскали весь дом, но никакого динамита не нашли, не нашли и бикфордова шнура. Допросили жену Хенрикссона, Пию Хенрикссон и их шестнадцатилетнего сына Леннарта.

— Говорил ваш муж что-нибудь о взрывах? — спросил Бенгтссон у госпожи Хенрикссон.

— Нет.

— Неужели вы с ним об этом не разговаривали? За столом или еще когда-нибудь?

— Мы вообще с ним не очень много разговариваем.

— Вот как!

— Когда проживешь в браке с человеком тридцать два года, так уж не о чем особенно разговаривать...

— Вам все известно о вашем муже?

— Да. Все то, что мне нужно знать.

— Что вы знаете об Амелии Петерсен?

— Отвратительная особа, она все время преследовала моего мужа. Но это было уж очень давно. Все уже позабыто. Наверно, только мы да еще несколько человек помнят об этом.