Взрыв у моря - [42]

Пальцы Калугина на баранке чуть занемели. Значит, нашли… Нашли-таки бушлат и бескозырку! Сохранились, уцелели за эти почти тридцать лет, и даже надпись на ленте различима…

Почему же он, Калугин, не видел их в музее?

В музее он бывал не раз. Внизу была археология — изделия из кости, камня и бронзы, там стояли глиняные, более двух тысяч лет назад изготовленные амфоры, а на втором этаже — более поздние времена… Что верно, то верно — о действиях десанта было негусто: карта удара со стрелками, упершимися в нефтебазу, и громадная, во всю стену, наспех намалеванная картина какого-то заезжего художника: с натянутыми, героически-гневными лицами и сверкающими глазами, с автоматами и занесенными для броска гранатами в руках, во весь рост, очень картинно, охотно подставляя себя под пули, бегут моряки в атаку… Сбоку красовался большой щит с кратким описанием той «беспримерной по дерзости операции», в результате которой была уничтожена нефтебаза, имевшая для врага большое стратегическое значение.

— Где вы видели бушлат и бескозырку? — спросил Калугин.

— Они лежат в шкафу, в подсобном помещении.

Ну, тогда все ясно… (Только через год с небольшим узнал Калугин от Сашки, как нашли его морскую одежду и обувь.)

Калугин включил приемник, поймал музыку; она гремела, казалось, специально для того, чтоб заглушить все его мысли и переживания.

— А в школе вы были? — спросил через несколько минут Калугин. — С Сашей не говорили?

— Ну, это в последнюю очередь…

— Ваше дело.

Наконец они подъехали к памятнику.

Он стоял возле пляжа — высокий бетонный обелиск с отбитым краем; из этого края торчала арматура — куски ржавой проволоки. Вверху была звездочка, внизу в бетонную плиту, окаймленную толстой корабельной цепью, в которой не хватало нескольких звеньев, были вцементированы массивный адмиралтейский якорь со сторожевика и три большие, без взрывчатки, гладкие мины. И были здесь цветы: аккуратный квадрат суровых темно-багровых канн, строгие шеренги роз и пестрели анютины глазки. Кто-то положил на плиту простенький венок из ромашек и колокольчиков, принесенных с Горы Ветров.

— Выйдем из машины, — попросил Турчанский.

Много раз, чуть не каждый день, проезжал Калугин мимо этого обелиска и все-таки не привык к нему за эти двадцать пять лет. Он не знал в точности, кто под ним лежал, но был уверен, что видел всех их живыми, и, конечно же, кое-кто из них поддерживал своими руками его, Калугина, тогда очень молодого и не очень обстрелянного, с толом в огромном вещмешке, и кое-кто из них прикрывал его огнем из автомата, когда он помогал Косте Озеркову, старшине 1-й статьи, которому было поручено главное в этой операции дело… Все они, его друзья, бойцы морской пехоты, вставали сейчас перед его глазами — их лица, вихры волос, мокрых от пота, их лихие и настороженные глаза. Он слышал их голоса, хриплые от стужи и звонкие, их стоны, когда они под пулями падали на гальку и, раненые, ползли к морю и умирали…

Калугин поднял голову и увидел Турчанского.

Грузный, с сияющей на солнце лысиной, в кремовой тенниске с накладными карманами, он подошел к обелиску и стал читать уже не очень четкую надпись, вырезанную на бронзовой доске.

Калугин знал ее наизусть: «В этом месте двадцатого ноября 1941 года был высажен десант морской пехоты Черноморского флота для выполнения ответственного боевого задания и успешно выполнил его. Здесь похоронены участники десанта, погибшие смертью храбрых за свободу и независимость нашей Родины. Вечная память и слава доблестным сынам нашего народа!»

Турчанский обошел памятник со всех сторон, что-то записал в блокнот, с интересом покосился на красивую желтоволосую девушку в синем купальнике, сидевшую на угловой мине и усердно лизавшую мороженое. Жестом руки он подозвал Калугина и сказал:

— Избытком фантазии создатели не отличились! Калугин, с трудом скрыв раздражение, промолчал,

потому что всегда считал памятник очень удачным: сразу видно, что поставлен военным морякам, и все в нем подлинное, настоящее: мины, цепи, якорь… Видно, придумавший этот памятник очень любил флот и тех, кто погиб здесь. Только надо бы написать имена всех погибших. И еще за ним надо больше следить и вовремя ремонтировать.

— Вот здесь, значит, был плацдарм?.. — Турчанский обвел рукой берег, густо усеянный телами загорающих, с торчащими из гальки пестрыми зонтиками, с кабинками для раздевания.

— Никакого плацдарма не было, — глухо сказал Калугин, понимая, что в общем-то придирается к словам, что ему просто хочется, чтоб Турчанский был не прав. — В том году немец нагло пер вперед, а мы, как вы знаете, отступали…

— Ну и что с того? — Турчанский почесал мизинцем рыжую бровь.

— А то, что плацдармы бывают при наступлении, когда надо зацепиться за берег, за клочок земли и удержаться на нем до подхода основных сил, чтоб ударить по врагу, сломить его и наступать…

— Я не вижу большой разницы.

— Разница есть. — Калугин неожиданно для себя стал говорить тем давним, уже полузабытым, сухим и четким военным языком. — Эта группа должна была неожиданно высадиться здесь, прорваться к объекту, уничтожить его и уйти назад…