Взрослые в доме. Неравная борьба с европейским «глубинным государством» - [15]

Что ж, я продолжал бороться в одиночку, продолжал призывать страну признать банкротство, чтобы избежать работного дома, который был ей уготован, если она не пожелает смириться с очевидным. В феврале 2010 года по национальному телевидению я сказал, что проблема всех продлеваемых кредитов в том, что, как в игре, когда под музыку пересаживаешься со стула на стул, рано или поздно музыка обрывается. В данном случае это будет тот момент, когда беднейшие европейцы, чьи налоги и льготы идут на финансирование кредитов, вскричат: «Хватит!» Но к тому времени мы станем намного беднее, намного обремененнее долгами – и наши соседи нас возненавидят. В апреле 2010 года, за месяц до выделения кредита, я опубликовал подряд три статьи. В первой из них, от 9 апреля, под названием «Банкроты ли мы?», утверждалось, что, если государство продолжит притворяться стабильным, благодаря полученным займам греков ожидает «самое зрелищное банкротство семей и предприятий в нашей послевоенной истории». Но вот если государство сознается в банкротстве и вступит в переговоры с кредиторами, большую часть долгового бремени мы разделим с теми, кто несет ответственность за наши долги, то есть с банками, что предавались хищническому кредитованию до 2008 года.

Ответ истеблишмента был простым и однозначным: если наше правительство пожелает реструктуризировать долг, Европа, недолго думая, выкинет нас из еврозоны. Мое возражение на это тоже было простым и очевидным: такой шаг приведет к разрушению банковских систем Франции и Германии, а также самой еврозоны. Они никогда этого не сделают. Но даже если сделают, какой смысл состоять в валютном союзе, уничтожающем экономики своих членов? Словом, в отличие от тех противников евро, которые воспринимали кризис как возможность добиться «Грексита», моя позиция заключалась в том, что единственный способ сохранить стабильность еврозоны есть сопротивление директивам ее институтов.

Менее чем за десять дней до подписания кредитного соглашения я сделал еще два залпа по правительству. 26 апреля в статье под названием «Последнее танго Европы» я сравнил усилия нашего правительства по привлечению кредитов с усилиями сменявших друг друга правительств Аргентины, которые стремились через крупные долларовые займы от МВФ обеспечить паритет своей валюты с американским долларом достаточно долго для того, чтобы богачи и корпорации успели ликвидировать свои аргентинские активы, перевести поступления в доллары и переправить их на Уолл-стрит – затем же экономика и валюта рухнули, а накопленный долларовый долг попросту придавил к земле несчастное население Аргентины. Через два дня я выпустил статью, название которой говорило само за себя: «Преимущества банкротства».

Спустя пять дней кредитное соглашение было подписано. Премьер-министр, выбрав идиллический остров в качестве фона для своего обращения к нации, восхвалял этот шаг как второй шанс Греции, доказательство европейской солидарности, основу для восстановления нашей экономики, бла-бла-бла. На самом же деле это была фактическая измена, а страна получила общий билет в работный дом.

Поборник жесткой экономии

В сентябре 2015 года, когда мое пребывание в должности министра завершилось, я впервые появился в программе Би-би-си «Вопрос времени», которую снимали в студии со зрителями в Кембридже. Ведущий шоу Дэвид Димблби представил меня как чемпиона Европы по борьбе с экономией; это было открытое приглашение к дискуссии, обращенное к молодому человеку из числа зрителей, приверженцу философии экономии и бережливости. «Экономика очень проста, – заявил он. – У меня в кармане десять фунтов. Если я выйду на улицу и куплю три пинты пива в Кембридже, то фактически стану занимать деньги. Если продолжу в том же духе, тогда деньги у меня кончатся, и я разорюсь. Все просто».

Одна из величайших загадок жизни – во всяком случае, моей жизни – заключается в том, насколько обычные люди восприимчивы к этой жуткой логике. По сути, личный финансовый опыт нисколько не помогает разобраться в управлении государственными финансами, что я и объяснил в ответ. «Каждый человек может похвастаться замечательной независимостью расходов и доходов. Так что, когда вы урезаете свои расходы, ваш доход не страдает. Но вот если целая страна начнет ужиматься и экономить, ее совокупный доход станет снижаться».

Причина в том, что на государственном уровне общие расходы и доходы принципиально равны, поскольку все полученное берется из трат кого-то другого. Поэтому, если каждый человек, каждый бизнес в стране начинает экономить, государство ни в коем случае не должно сокращать свои расходы. Если же это произойдет, резкое падение общих расходов приведет к столь же резкому падению государственного дохода, а последнее, в свою очередь, обернется снижением налоговых поступлений в казначейство и к достижению собственной цели жесткой экономии: к постоянно сокращающемуся государственному доходу, который делает невозможным погашение текущего государственного долга. Вот почему аскетизм – это абсолютно неправильное решение.

Если тут вообще требуются доказательства, Греция предоставила их сполна. Наше «спасение» в 2010 году опиралось на два столпа: во-первых, на колоссальные ссуды для финансирования французских и немецких банков, а во-вторых, на резкое сокращение потребления. Оценим греческую экономию в перспективе: за два года после «спасения» Греции Испания, еще одна страна еврозоны, оказавшаяся в таком же хаосе, ввела меры экономии, которые выразились в том числе в 3,5-процентном сокращении государственных расходов. За тот же двухлетний период (2010–2012) Греция подверглась принудительному и грандиозному сокращению государственных расходов на 15 %. Каков был результат? Государственный доход Испании сократился на 6,4 %, а доход Греции – на 16 %. В Великобритании между тем новоназначенный канцлер казначейства Джордж Осборн ратовал за скромную экономию как средство достижения мечты, то бишь сбалансированного государственного бюджета к 2020 году