Взорвать Манхэттен - [10]

По-моему, старея, я становлюсь все более сентиментальным и придаю главенствующее значение тем вещам, мимо которых раньше бестрепетно проходил мимо. Хорошо это или плохо – не знаю.

Я позаботился о том, чтобы толстая Клэр, в чьи обязанности входила стряпня, отныне стала сиделкой; далее договорился с ветеринаром о его следующем визите и об услугах медицинской сестры, должной делать регулярные уколы и чистки раны. Отдавать Патрика в госпиталь я не пожелал – он должен находиться в своем доме, с близкими, а не в какой-то ужасной клетке, рядом со страдающими животными.

Затем я устроил большой разнос. Досталось всем. И жене, и дочери, и сыночку, не говоря о прислуге. Досталось даже охраннику, хотя парень был со мной в Лондоне и повлиять на случившееся не мог. С другой стороны, профилактика не повредит. Пусть бездельники знают свое место!

Жена Барбара лепетала, что не различила в поведении Патрика ничего настораживающего, а рану просто не разглядела. Естественно! Тщательно она разглядывает только свою физиономию, бриллианты и платья, которых у нее хватило бы на десяток бутиков!

Уткнувшиеся в свои компьютеры дочь Нина и сын Марвин вообще продемонстрировали вопиющую отстраненность от произошедшего, – дескать, кот признает только меня, их не воспринимает вовсе, к тому же существует прислуга, а они заняты куда более весомыми проблемами.

Какими еще проблемами?! Сидеть день и ночь, упершись носами в бездушные мониторы? Впрочем, тут я не совсем прав. Нина – целеустремленная девочка, ей двадцать пять, она искусствовед, окончила университет и ныне учится на режиссера, желая голливудской карьеры. Что же, я не против и помочь ей, связи с серьезными продюсерами у меня есть. Она очень красивая, с великолепной фигурой, ясными голубыми глазами, обожает теннис и плавание; единственное, что всерьез заботит меня – стаи настырных женихов, крутящихся вокруг нее, как осы у банки с медом. И еще – ее бесконечные путешествия по миру в компании разного рода балбесов. Что делать там – в этих серых странах Третьего мира? Все есть в Америке…

Я люблю свою страну. Она дала мне все, чем я горжусь. Образование, семью, положение в обществе. Я – глава крупнейших корпораций, член Большого Совета и являю собой часть того организма, отделение от которого сродни ампутации. А таковая вероятна лишь в том случае, если я буду являть собой опасную для организма патологию. Что едва ли возможно, хотя в нашей среде бывали огорчительные прецеденты. Достаточно вспомнить Кеннеди. Но в данном случае проблема заключалась в неспособности вознесшегося на вершину власти человека проявить добрую волю к компромиссу. Хотя – о какой такой вершине власти я говорю? Да и кто такие наши президенты? Эти ребята – чемпионы, выигравшие помпезное соревнование. Это – символы, олицетворения империи, глашатаи власти. Они ничего не решают, и любого из них безболезненно меняет другой, подобно афише очередной премьеры на фасаде кинотеатра. А настоящая власть, наши кланы, не нуждаются в рекламе. Они, как деньги, любят тишину. И, как монархии, а не временщики, обладают преемственностью и не ограничены в полномочиях согласно сроку избрания и волеизъявления тупых масс. Вот оно – главнейшее достижение нашей Системы! Системы, стабильно живущей в каркасе идеологии и экономики, нерушимом и прочном, как гранитная скала! Хотя…

Я прошел в комнату к сыну, потрепал парня, раздраженно отмахнувшегося, по упрямой голове в знак примирения – я вообще-то отходчив в отличие, кстати, от своих домашних; затем прошел в спальню, где у трюмо застал наводящую косметический лоск супругу.

Ее лиловое вечернее платье лежало на покрывале постели. На платье – колье из отборных розовых жемчужин. Судя по всей этой шелухе, она намерилась выбраться в свет.

– Куда-то собираешься?

– Сегодня нас приглашают Джексоны…

О, Боже! Переться к этому отставному сенатору, тупому болвану, выслушивать его излияния о необходимости своего политического воскрешения и о кознях врагов, не дающих ему развернуться… Наши жены, впрочем, дружат и, зацепившись языками, щебечут часами о всяческой муре, не в силах оторваться друг от друга.

– Сегодня я вызван к Большому Боссу, – сказал я веско. – Кроме того, у меня совещание в Вашингтоне и визит в Нью-Йорк.

– Летишь вертолетом? Как я боюсь этих вертолетов…

– На машине мне не угнаться за моим графиком.

– Нет проблем, – отозвалась она, тщательно подводя карандашом края губ. – Я съезжу одна, не привыкать. – В тоне ее сквозило холодное разочарование.

Я помялся, не зная, что сказать. Наконец произнес:

– Думаю, Патрик выкарабкается.

– О, наш бедняжка! – произнесла она с искренним вздохом.

Я подумал, что бы сказать еще. Спросить, будет ли ее сопровождать Майк? Этот красивый тридцатилетний организм с недавней поры – ее неразлучный охранник. Большая молекула.

– Майк едет с тобой? – Мой голос звучал нейтрально.

– Да, а что?! – Барбара повернулась ко мне. В тоне и взгляде ее сквозил явный вызов.

– Ничего… – Недоуменно передернув плечами, я вышел из спальни.

Диалог мог развиваться и по иному сценарию. К примеру, я мог заметить, что мне не очень понятна ее привязанность к этому биороботу с идеальной прической, мужественным лицом и парой извилиной в мозгах, если таковые вообще имеются. Однако мой намек на адюльтер получил бы достойный отпор, ибо я, увы, был пару раз по собственной оплошности уличен в похождениях на стороне, и эта «пара раз» вспоминается при каждом удобном случае. В свою очередь, я никакими свидетельствованиями в отношении неверности Барбары не располагаю, да и располагать не стремлюсь – к чему? Нам обоим под пятьдесят, мы явно охладели друг к другу, близость с ней подчас означает для меня выполнение необходимой обязанности, и это угнетает. Так что ревность в моем положении это всего лишь подозрение в том, что изменяешь не только ты, но и тебе. Да и сколько нашего брата мечтают о женщине, которую могли бы любить, уважать и… обманывать. Почему? Видимо, большинство женщин хотят многого от одного мужчины, а большинство мужчин одного, но от многих женщин.