Взломщик, который изучал Спинозу - [33]

Словом, я позвонил офтальмологу, но мне сказали, что он на Багамах и будет только через две недели. Набирая номер Меррея Файнзингера, я судорожно гадал, какую мне придумать болезнь, чтобы попасть к нему на прием. Молодая женщина с бронксовским акцентом (и, как выяснилось, с копной рыжих волос) осведомилась, на что я жалуюсь.

– На ноги, – нашелся я.

– Вы бегаете или танцуете?

Танцор он и есть танцор, его сразу видно. А на бегуна каждый похож, надо только потеть и носить необычную обувь.

– Бегаю, – ответил я.

Она назначила мне время.

Правдоподобие – непременное условие правды, посему я возвратился домой, чтобы сменить мокасины на «пумы». Потом позвонил Каролин и попросил отменить наш совместный ленч, поскольку должен сходить к врачу. Каролин, естественно, поинтересовалась, что со мной, и мне пришлось соврать, сказав, что я записался к офтальмологу. Ортопед вызвал бы кучу вопросов, на которые я не смог бы ответить. Ведь я еще не знал, что у меня – синдром Мортона и без пяти минут хондромоляция. С глазами было проще. Я сказал, что после длительного чтения у меня побаливает голова. Вопрос был закрыт. О ночном звонке я не обмолвился ни словом.

Ровно в четверть второго я вошел в дом, где жил Файнзингер. Швейцар позвонил наверх – удостовериться, что мне назначено, а лифтер потоптался у открытой кабины, пока я не позвонил в нужную дверь.

И вот мой бумажник похудел на тридцатку, «пумы» казались слишком широкими, а ноги – узкими и маленькими. Может быть, мне все же стоило записаться к педиатру? Что-нибудь наплел бы насчет моего возраста.

* * *

Я приложил ухо к двери, прислушался. Тихо. В дверной косяк был вделан звонок, и я ткнул пальцем в кнопку. Изнутри донеслось приглушенное дребезжание. Я выждал несколько секунд и постучал. Тишина. Глубоко вздохнув, я достал из кармана отмычки и открыл дверь.

Сделать это было не труднее, чем сказать. Кто-то из следственной команды прилепил к двери бумажку, извещавшую, что вход воспрещен, кроме лиц, на то уполномоченных, каковым я не был и ни при какой погоде не буду, но он не потрудился опечатать квартиру, полагая, что при наличии швейцара, лифтера и прочей обслуги это необязательно. Слесарь же, как с профессиональным неодобрением отметил я про себя, просто высверлил цилиндр из самого надежного запора – со скользящей перекладиной – и оставил на двери обыкновенный «сегал» с автоматической пружинной защелкой и ригелем, который движется при повороте ключа. Полицейские наверняка взяли ключ у швейцара или техника-смотрителя, но тот, кто уходил последним, поленился возиться с ключом и ограничился тем, что захлопнул дверь. Утопить специальной пластинкой пружинную защелку – плевое дело, легче, чем отвернуть особый, не поддающийся ребенку колпачок на пузырьке с аспирином. Может быть, даже легче, чем ключом.

Я вошел в квартиру, прикрыл дверь, повернул ручку, посылающую ригель замка в запорную раму. Порядок! Но я чувствовал какое-то странное беспокойство. Что-то было не то и не так.

«Черт с ним», – подумал я и шагнул из полутемной передней в гостиную. У окна, слева, наполовину на полированном паркете, наполовину на ковре, мелом было обведено то место, где нашли убитого. Ковер был дорогой, восточный, от мела ему ничего не будет. Я смотрел туда, и мне живо представилось лежавшее здесь тело, – одна рука откинута в сторону, а нога почти доставала до стула, на котором я сидел в тот вечер, во вторник. Зловещие меловые линии магнитом притягивали мой взгляд. Мне было не по себе. Я отвел глаза. Потом усилием воли снова повернулся и, осторожно обогнув очертание тела, подошел к окну. Отсюда открывался вид на парк, на Гудзон и дальше – на Нью-Джерси.

Внезапно я понял, что меня беспокоило. Как Шерлоку Холмсу не хватало ночью собачьего лая, так мне не хватало приподнятого настроения, того приятного возбуждения, что, точно крепкий кофе, вливается в тебя, когда тайно переступаешь чужой порог. Я проник сюда, как вор, используя свой опыт и свое искусство, но не испытывал удовлетворения и ничего не предвкушал.

Я не чувствовал радости потому, что это был дом моего старого друга и этот друг накануне скончался.

Я смотрел на раскинувшийся вдали Нью-Джерси, там, где ему и положено быть. За эти несколько минут небо вдруг потемнело. По-видимому, собирался дождь, как то вчера и предвещал ореол вокруг луны или, наоборот, не предвещал, не знаю.

Я понял, что меня беспокоило, и мне стало легче. Теперь можно было приступить к делу – грабить мертвого.

* * *

Ни о чем подобном я, разумеется, и не помышлял. Единственное, что мне было нужно, – это отыскать монету, принадлежащую мне по праву – или без права, если кому-то угодно вдаваться в подобные тонкости. Так или иначе, монета ни под каким видом не могла считаться собственностью Абеля. Он не купил и не украл ее у меня. Она передана ему для продажи. Оставалось только ее найти.

Я мог вполне перенять метод той шпаны, что перевернула дом Колкэннонов, то есть плюнуть на все и ворошить вещи как Бог на душу положит. Однако зачем полиции знать, что здесь кто-то был. Мне, конечно, это без разницы, но я по натуре человек аккуратный и вовсе не склонен осквернять жилище умершего друга.