Взлетная полоса - [84]

На том и порешили.

Целый день Щепкин мотал самолет по плесу. Погода стояла превосходная, штилевая, вода казалась шелковой, переливалась всеми цветами радуги, блестела под солнцем. В кабину Щепкин не взял никого, для центровки положили два мешочка со свинцовой дробью.

Когда взревел мотор и амфибия покатилась неспешно по плесу, краснофлотцы обрадовались — наконец-то полет. Но через час начали уже открыто посмеиваться. Летчик утюжил воду туда-сюда, гонял мотор на малом газу, но не взлетал. Краснофлотцы устали ждать и занялись своими делами: отбивали ржавчину с якорной цепи, драили медяшку на буксире, на берегу, близ палаток, разбивали временный камбуз.

А Щепкин измучился так, будто целый день кидал уголь в топку. Бадоян был прав, он действительно поотвык от пилотской кабины. От раскаленного мотора сверху несло жаром, августовское солнце тоже пекло, тельняшка вымокла не столько от брызг речных, сколько от жаркого пота. В кепке, нахлобученной козырьком назад, в подвернутых по колено штанах и ботинках на босу ногу Щепкин мало походил на летчика. Но эти несколько часов дали ему то, что было необходимо: тренированное тело лихо выполняло привычные движения.

Под вечер он разогнал самолет к берегу, выключил мотор и, когда машина, потеряв скорость, неспешно проскользнула и скрежетнула по песку реданом, выпрыгнул прямо в воду. Выйдя на берег, сказал Бадояну:

— Завтра с утра лечу!

Полет назначили на семь утра. Щепкин предупредил, чтобы Маняше ничего не говорили, Теткин обещал разбудить тихо и вовремя.

Когда они вместе вышли из особняка, Глазунов запрягал лошадей в пароконную телегу. Бадоян нервно шагал по двору, а на ступеньках крыльца сидела Ольга Павловна, в теплой кофте, повязанная косынкой, простуженно покашливала.

— Вот, пожалуйста! — сердито сказал Бадоян, кивнув на Голубовскую. — Тоже хочет ехать.

Щепкин покосился на нее. Она смотрела невесело, как бы спрашивая взглядом: понимает хоть он, отчего ей это нужно?

— Хорошо, — сказал он, подумав. — Собирайтесь.

Лесная дорога через сосняк была накатистой, плотно засыпана хвоей. Ехали молча. Рассвет приходил медленно. Между мачтовыми бронзовыми соснами пластами лежал туман. Глазунов пошлепывал лошадей по крупу, вслушивался. Никак не мог понять, что его тревожит. Заскрипели чуть слышно наверху ветки, зашелестели гулко, раз и два стукнулись о землю засохшие сосновые шишки. Тогда он понял — поднимался ветер. А это сейчас весьма некстати, Когда они выехали на берег Волги, к палаткам, буксир и баржу заметно покачивало, по плесу в сером свете утра тянулись полосы ряби. Небо было хмурым, затянутое полупрозрачной облачной пеленой.

— Не нравится мне сегодня атмосфера, Даня, — сказал Глазунов хмуро. — Волнишку разводит. Может, переждем?

— А на море мы что, только в штиль взлетать и садиться будем? — заметил Щепкин.

— Тебе виднее, — пожал плечами Глазунов. — Только учти, одного я тебя в полет не отпущу. Есть разница, что там в кабине будет — мешок с балластом или я? Все к мотору ближе.

— Тебе виднее, — вяло согласился Щепкин.

На баржу, с которой краснофлотцы уже спускали на воду лебедкой по слипу самолет, Глазунов отправился в ялике вместе с Щепкиным.

— А меня вот не взяли, — с обидой вздохнул Теткин. — А я что, хуже?

— Тяжелее! Тебя одного за весь экипаж по весу считать надо! — усмехнулся Вадоян.

Голубовская отошла в сторону. У берегового камбуза хлопотал кок с буксира, двое краснофлотцев чистили молодую картошку, скребли по розовой кожуре ножами. Третий разводил костер, ветер наносил на них дым, все кашляли и чихали. С интересом уставились на Голубовскую, вскочили, поздоровавшись, она молча кивнула, прошла мимо. За соснами села на траву, сцепила тонкие пальцы, обхватив коленки. Чтобы не дрожали. Она очень волновалась.

Конечно, это был новый самолет. Его трудно было считать работой Модеста, но какая-то частичка его труда, его мыслей и надежд, его жизни перелилась к другим и осела в этой маленькой задиристой и озорной машине.

С плеса зафыркало, застучало. Ольга Павловна повернула голову. Самолет уже был на плаву, его заметно относило от баржи, отжимало от берега туда, где гладкой полосой чернело стрежневое течение Волги.

«И зачем они сразу в воду решились? — подумала с неожиданной тревогой Голубовская. — Попробовали бы сначала на суше…»

Из-под корпуса самолета вдруг потянулась белая узкая полоса. Это была пена, и только тогда стало попятно, что самолет набирает скорость и готовится на взлет.

Голубовская хорошо видела, как он встрепенулся, легко приподнимаясь, как бешено ударили пена и брызги, разлетаясь веером из-под днища с заметным уступом редана. Между лодкой и гладкими водами плеса образовалось свободное пространство, и казалось, теперь уже ничто не остановит взлета! Но в этот миг самолет вырвался из-под мыса, который укрывал плес от ветра, скользяще ударился раз, и два, и три о гребни волн и в одно неуловимое мгновение с ходу зарылся носом в волны. Вода перед ним вздыбилась и ринулась на него, заливая переднюю часть и открытую кабину, попала под бешеное вращение пропеллера, и там будто что-то взорвалось. Брызги встали сплошным куполом, мотор смолк, и самолет резко стал запрокидывать хвост вверх…