Взлетная полоса - [82]

— Вроде сарафана для аэроплана? — спросил кто-то.

Смеялись долго. Но Теткин поднял и поставил на стол вырезанную из фанеры модель, на которой от руки были нарисованы циферблаты, оказал сдержанно:

— Товарищи, для того чтобы вы поняли, что наш самолет не телега, хотя и из дерева делается, не зипун, хотя и материей обшивается, не самовар, хотя капот для мотора медники выколачивают, не шифоньер, хотя на гвоздях и шурупах держится, не лодка-дощанка, чтобы окуней ловить, хотя и его смолить изнутри придется, чтобы не протекал, — взгляните на картину приборной доски, которую будет иметь перед своим взором летчик при полете на нашей амфибии.

Селезневцы сидели молча. Простота оборачивалась такой мудреностью, постичь которую было сложно.

И как-то разом все приезжие — такие же обыкновенные люди, которые так же, как и селезневцы, ели щи, баловались чайком и квасом, парились в бане вместе со всеми — в один миг словно приподнялись, и до их высоты надо было подниматься и подниматься…

Как это ни странно, но только теперь, слушая Теткина и вглядываясь пристально и в деревянную модель, и в наивный рисунок самолета, Ольга Павловна начинала понимать, что та машина, над которой работал Шубин, была скорее лишь идеей самолета, что сейчас строил Даниил Щепкин. Многое здесь было похоже на самолет Модеста. Она еще до конца не улавливала отличий, но уже обостренно чувствовала оригинальность конструкции. Может быть, если бы Шубин работал над своим проектом сейчас, он тоже пришел бы к этому решению. Именно Щепкин повторил его путь от начала и до логического конца. И она впервые почувствовала, что благодарна ему за это.

Если быть совершенно честной перед собой, то надо признать, что поначалу она бросила себя в Селезни из желания досадить Томилину. Но сейчас ей казалось это глупым и смешным. Здесь была настоящая работа. Может быть, не такая четкая и продуманная, как у Томилина, но живая, конкретная и нужная — от нее уже не уйти…

* * *

К особняку Мальцева возвращались гурьбой. Под ногами хрустел снег. Теткин, громко смеясь, валил в сугробы Бадояна, тот что-то кричал и отбивался изо всех сил. В итоге валились в снег оба. Пахло свежестью и весной. В черной бездне чистого неба висели огоньки звезд. Их застилали медленные белые клубы дыма из трубы котельной.

Маняша в тулупе, наброшенном на плечи, ждала их на крыльце. Поели наскоро за общим столом на втором этаже, сразу же разошлись по комнатам. Голубовская задержалась, тронула за рукав Щепкина:

— Даниил Семенович, а почему вы меня никогда не спрашиваете о Модесте Яковлевиче? О Шубине? Я ведь знаю, мне Николай рассказывал, вы тоже его чертежи в Москве в архивах искали.

— Видите ли, Ольга Павловна, — сказал Щепкин. — Мне столько раз намекали на то, что я, мягко выражаясь, позаимствовал конструкцию Шубина, что я просто боюсь о нем кого-либо спрашивать. Я понял, что вы его знали хорошо.

— Так же, как и Юлия Викторовича, — спокойно подтвердила она. — Многие ищут чертежи Модеста, а их давно не существует.

— Где же они?

— Я не знаю всех подробностей, — тихо продолжала она, — но мне рассказывали, что это случилось, когда он был арестован. Друзья Модеста старались доказать, что его инженерный талант нужен России! Его проект боевой машины они представили суду как доказательство истинного патриотизма Модеста. Но суд постановил сжечь все чертежи.

— Если вы все это знали, то почему не остановили товарища Томилина? Он ведь бедного Колю Теткина заставил не один месяц архивную пыль глотать!

— Есть вещи, которые вы, Даниил Семенович, не поймете или поймете неправильно, — тихо сказала она.

Лицо ее словно опало от напряжения, поблекло, черно блестели веки. И только теперь Щепкин догадался, что она плачет. В опущенном уголке стиснутого рта билась и мелко дрожала тоненькая жилка.

Она порывисто встала и ушла. Щепкин погасил ее забытую папиросу, сел за стол и задумался. Спрашивать ее он ни о чем не будет. И слепому видно: одно имя Шубина для этой женщины как ожог…

Вздохнув, Щепкин развернул полотнище графика, который ему по науке составил Бадоян. Будущая работа была расписана не то что по дням, а по часам и минутам. Щепкин долго смотрел на цветные квадратики, ломаные линии, прикидывал: до спуска на воду первой амфибия шесть месяцев и четыре дня. Справятся ли?

5

Николай Николаевич Теткин осторожно приоткрыл дверь в комнату, всунул разлохмаченную голову и заспанным голосом зашептал:

— Даниил Семеныч, пора!

Щепкин поспешно начал одеваться. Окно молочно высвечивалось теплым июльским предрассветом. Было тихо и душно, как перед грозой. За распахнутыми створками в белом парном тумане спали Нижние Селезни. Избяные крыши высовывались из тумана, плавали над ним, как темные лодки.

* * *

На торжественный спуск сошлись все кто мог. Самолет выкатывали из цеха на тележке и толкали по узким рельсам до воды при духовом оркестре, со знаменами. Семь раз пролаченная гладкая миткалевая обклейка была цвета открытого моря, светло-зеленая с синим. Алые звезды на крыльях нарисовали большими и яркими. На остром носу кумачовый бант. Трубчатые стальные стойки и подкосы были покрыты алым суриком, саженный деревянный пропеллер окован по концам лопастей надраенной до солнечного блеска латунью. От всего этого амфибия выглядела кокетливо, будто девушка, собравшаяся на торжество.