Взлетная полоса - [14]

То было в конце гражданской войны. Перед ним была одна задача — определить, где артиллеристы барона Врангеля развернули тяжелые орудия, снятые с береговых батарей. Крымскую группировку загнали за Сиваш, но она стремилась вырваться на простор южной Украины и хлынуть в глубину страны, раздувая вновь пожар гражданской войны. Запечатанное, как в бутылке, в Крыму вражье воинство понимало, что только в этом его опасение и надежда. И надо было опередить его, разбить на полуострове, не дать ни шанса на новый поворот военных дел.

В неспешном, деловитом потрескивании мотора скользил он над дорогами, еще пустынными в тот час. Оборона была мощная, глубокая. Краем глаза Щепкин успел зацепить оконечность Турецкого вала. Видно еще было плохо, но он и так знал, что перед валом на одиннадцать верст тянется широченный ров глубиной в пять сажен в проволочных заграждениях, нафаршированный фугасами, простреливаемый вдоль и поперек.

Однако и в получасе полета ото рва и пенистой каймы Сиваша, за гладкой степной плоскостью, вздымались Ишуньские высоты, чернели над балками шрамы изломанных траншей, курились дымки над землей. Всего таких линий было пять или шесть.

В Каркинитском и Перекопском заливах стояли на якорях американские, английские и французские корабли — Антанта помогала барону, держала под прицелом весь перешеек. Но на корабли на этот раз Щепкин не выходил, он искал иное. Время текло незаметно. Он понял, что забрался слишком глубоко, лег на обратный курс и пошел, как яхта, широкими галсами, расчерчивая землю тенью.

В одном месте возле полевой кухни теснились солдаты в шинелях и папахах уже по-зимнему, задрали башки, даже помахали ему приветственно. Видно, тускловатые звезды на темно-зеленых плоскостях не разглядели.

Батарею он вряд ли бы заметил, если бы она в то утро не вела пристрелку. В лощине между двумя курганами еще лежали утренние тени, щель на равнине была узкой и тесной, и он никогда бы не догадался, что батарея может стоять именно там, если бы краешком глаза не зацепил мощный выплеск оранжево-голубого пламени из орудийного ствола.

Обслуги было множество, она мурашами суетилась и у орудий, и возле площадки, на которой были уложены в ряд тяжелые снаряды, и на склонах лощины.

Щепкин видел, как люди отбежали в сторону от дальнего орудия, и оно чуть заметно дрогнуло, вновь блеснув зарницей.

«Куда же это они лупят?» — подумал он, ложась на обратный курс, и тут же увидел, как над сумеречью утра блеснула золотисто-желтая точка. Это солнце, уже встававшее из азовских вод, выкрасило поднятый с лебедки на тросе аэростат артиллерийской разведки.

Приказа такого — срубить аэростат — ему не было. Но и уйти просто так, лишь для того, чтобы доложить, где батарея, показалось нелепым. С аэростатами ему до сих пор дела иметь не приходилось, но от других летчиков он слыхал, что это не так просто, как кажется на первый взгляд. Можно пропороть оболочку пулеметной очередью, но, если газ не воспламенится, аэростатная команда успеет притянуть лебедкой этот пузырь к земле, потом заштопают и опять поднимут.

Он уже приблизился к аэростату настолько, что хорошо видел не только его раздутый и толстый, похожий на сазана шар, не только двух тепло одетых наблюдателей в меховых шапках в плетеной корзине и толстый трос, уходивший вниз, но и шнур телефонного провода, свисавший, как паутинка, отдельно.

Потом Щепкин разглядел на мглистой земле шланги, громоздкую газодобывающую аппаратуру аэростатной команды на телегах и самое команду, которая суетилась у лебедок, отпуская шар все выше и выше. «Кемль» не вызывал на земле ни тревоги, ни особого интереса, ведь он шел из их тыла, и Щепкин начал пологой спиралью забираться в высоту.

Он загнал «кемль» не менее чем на версту, так что пузырь маячил теперь гораздо ниже его, и бросил «кемля» вниз. Он катился как с горы на салазках — плавно и неспешно. Аэростат вырастал перед ним с чудовищной быстротой и превращался в огромную пузатую гору, даже латки на тугой прорезиненной оболочке обозначились.

Он уже видел, как кричат, беззвучно разевая рты и таращась на него, наблюдатели, толкнул вилку синхронизатора и нажал на гашетку пулемета.

«Виккерс» коротко треснул и умолк. Пулемет заклинило на осечке, дело понятное: трофейные патроны были плохие.

Первая атака не удалась. Глянув в зеркальце, закрепленное на рукаве комбинезона, Щепкин отметил: «Не успеваю!»

Там поняли, что «кемль» чужой, пузырь уходил, притягиваемый поспешно к земле, лебедки работали вовсю. Внизу мелькали вспышки, по нему лупили из трехлинеек.

Щепкин мягко, но решительно начал выбирать на себя ручку, прозрачный круг винта задрался в небеса, ремни туго стиснули плечи, не давали дышать. Пятнистая земля закувыркалась под головой. Натужно звеня мотором, задрав колеса, юркий его аппаратик перевалился через зенитную точку «мертвой петли» и вновь пошел падать вниз, целясь винтом в шар. Острые лопасти пропеллера рубили сизый воздух. На германском фронте Щепкин видел однажды, как летчик, задев краешком винта оболочку, распорол боковину такому же. Машинально, уже не надеясь, нажал на гашетку и вдруг всем телом ощутил дрожь — пулемет заработал. Это потом, раздумывая над тем, что было, он догадался, что на «петле» от тряски произошла самопроизвольно перезарядка.