Взлетная полоса - [12]

— Чем гундеть над ухом, лучше бы рассказал, дипломат, что там деется в закордонном, известном тебе мире? — передыхая, сказал Глазунов. — Ну, я насчет европ…

— Что вас конкретно интересует? — брезгливо трогая обросшие за ночь щеки, осведомился вежливо Ян.

— Война будет? — сощурил острые глаза Нил Семеныч.

— Здесь есть вполне определенные точки зрения… — курьер пощупал висевшую на ветровом щитке свою белую рубашку, она была еще мокрая. — Некий господин Генри Детердинг только что заявил: «С большевизмом будет покончено еще в этом, двадцать седьмом году…» Французский политический обозреватель Жан Бенвинд с ним согласен: «Если председатель великой нефтяной империи «Ройял датчшелл» указал точные сроки свержения советского режима, значит, он имел основания для этого».

— Опять полезут? — вздохнул угрюмо Глазунов.

— А разве они когда-нибудь переставали лезть? — резонно осведомился Ял.

— Ну, была же какая-то передышка…

— Это не совсем верно расценено, — заметил Кауниц, пристально вглядываясь в даль. — Было ожидание. Сначала они ждали, что нас добьет голодуха двадцать первого года и внутренняя контра, потом, что не сможем вообще наладить хозяйство, потом, что нэп неизбежно вернет Россию к капитализму, выжидали, что же будет после смерти Ильича. Теперь дошло: если не сегодня — завтра уже будет поздно!.. По-моему, там дым! Или мне кажется?

Далеко за горизонтом поднимался вертикально кудлатый дымок.

— Пока вы мне тут политграмоту разводили, я его давно разглядел! — сказал Щепкин сверху. Он стоял на горбатом фюзеляже босыми ногами и ловил в бинокль дымок. Вздохнул облегченно:

— Кончаем возню с нашим примусом. Какая-то посудина дует курсом прямо на нас. Но на всякий случай, Семеныч, кинь мне ракетницу. Я им посемафорю!

Глазунов потянулся было к бортовому ящику, где держали фальшфейеры и ракетницу, но Кауниц неожиданно быстро перехватил его руку как тисками:

— Не сметь!

— Ты что, паря, свихнулся? А если это нас ищут? — оторопело смотрел Глазунов. Кауница он не узнавал. Куда делся вяловатый медленный человек? Спина выгнулась напряженно, глаза беспощадные, опасные, ощерился — не подойди, бросится.

И только потом дошло: все правильно — диппочта. Хорошо, если это действительно свои, а если нет?

— Вы можете действовать так, как сочтете нужным! — глядя на дымок, медленно выраставший над затуманенной плоскостью моря, сказал Кауниц. — Если это не наши и вас предложат снять — уходите! Я остаюсь!

Он защелкнул браслетку вализы на голом запястье, повесил на плечо полукобуру, быстро прощелкал барабаном револьвера. Подвинул оба непромокаемых кожаных мешка поближе и, расставив ноги, встал над ними.

— Если что, каким способом можно быстро затопить ваш самолет? — осведомился он деловито.

— Затопим! — сказал Щепкин, спрыгнув в кабину. — Не дрейфь! И брось чудить, одного тебя не оставим! Полезут же — встретим!

— Оружие у вас есть? — спросил Ян.

Оружия у них не было. Перед полетом в Синоп бортовой пулемет сняли с вертлюга, чтобы облегчить машину.

— Бензин есть… — вздохнув, потрогал ногой ведро Глазунов. — Чиркну — полыхнет так, один дым от машины останется!

«От нас тоже…» — подумал Щепкин.

— Пошуруй, Даня! — ласковым голосом сказал Глазунов. — А вдруг и заведется наша кастрюля? Не сидеть же сложа руки, этой бандуре до нас чапать еще не менее часа…

Далекий волокнистый жгут над морем двигался к ним и впрямь еле заметно.

Щепкин уселся на пилотское креслице, поглядел на стеклянные глаза приборов. Они были покрыты, как бельмами, пудрой подсохшей соли, глядели мертво. Глазунов, сопя, полез к мотору, опустил створки капота. Металл уже нагревался под солнцем, и он подумал с надеждой: «Может, и схватит искру?» Ухватился руками за короткую лопасть винта, захрипел от усилия, проворачивая. Лопасть даже и не подумала шевельнуться, застыла, как приваренная.

— Контакт! — крикнул он.

— Есть контакт! — ответил Щепкин, крутя ручку динамо-пускача.

…Через час они все так же теснились под безмолвным мотором и хмуро разглядывали незваных гостей.

— Мне это не нравится! — наконец подвел итог их размышлениям Ян Кауниц.

В полукилометре от гидроплана грузно покачивался, вминая в воду огромный грязный корпус, товаро-пассажирский пароход. Облупленной желтой краской возле клюзов было выведено название латинскими буквами: «Апполо».

— Итальянец? — спросил Щепкин.

— А хрен его разберет… — сплюнул Глазунов.

Понять, чье судно, действительно пока было невозможно.

Застиранный и грязный флаг свисал с кормового флагштока, как тряпка. На высокой и тонкой трубе, из которой лениво валил дым, был изображен геральдический белый лев, стоявший на задних лапах и что-то державший в передних — то ли оливковую ветвь, то ли меч. От рубки до кормы верхняя палуба была в дощатой загородке, за нею теснились, задирая слюнявые морды, и все время мычали быки. По правому борту и ближе к носу так же густо теснились и орали пассажиры. Какая-то девица в белом, забравшись на брашпиль, визжала от восторга и махала им призывно пестрым курортным зонтиком. Приключение вызвало общий гвалт, еще бы: вдруг среди моря увидеть серо-голубой самолет с красными звездами на крыльях и в нем трех полуголых, явно терпящих бедствие мужчин. Весь этот шум мешал расслышать, что орет в мегафон взбудораженный толстенький неряшливый капитан с правого крыла мостика. Орал он, кажется, по-английски. От крика круглое лицо его багровело.