Взлетная полоса длиною в жизнь - [20]

Можно много рассказывать о ловле различной рыбы на Волге многообразными способами, но мне больше всего нравилась «охота» на жереха. Крупная, серебристая рыбина, весом 5–6 кг, питается мальком не так, как остальные хищники. Он кругами носится вокруг стайки рыбёшек и гонит её снизу вверх до самой поверхности, где и оглушает сильным ударом хвоста по воде. С раннего утра запускаешь мотор, кладёшь рядом подготовленный спиннинг с блесной и отправляешься на розыски. Как только замечаешь где-нибудь чаек, летающих с криками над одним местом, направляешься туда. Издалека оцениваешь обстановку для броска. Жерех — очень осторожная рыба, даже плеск волн о металлический корпус лодки может его спугнуть. Иногда чтобы подойти на дистанцию броска, приходится следовать за ним не один километр. Необходимо учитывать и течение, и направление ветра, и характер поведения рыбы. Мотор заглушен, подхожу по течению, подгребая веслом. Если жерех не меняет своего места, тихо опускаю якорь и стравливаю фалу, постоянно оценивая оставшееся расстояние. Пора! Завязываю фалу, спиннинг на изготовку и, широко расставив ноги, занимаю устойчивое положение. Теперь самый ответственный момент. Бросок должен быть очень точным. Наблюдая за кругами, я всё время держу в поле зрения точку, куда должна упасть блесна, а она должна обязательно упасть почти в центре круга. За пределами круга эту рыбу сейчас ничего не интересует. Бросок! Как только блесна касается поверхности воды, делаю короткое движение спиннингом в сторону для проводки, и тут же следует неожиданный и сильный рывок. Новичку это может стоить спиннинга или купания за бортом. Когда подводишь жереха к лодке и смотришь на его почти покорные движения, то невольно становится жаль, что в этом поединке он проиграл.

Глава VIII

Если говорить о нашей жизни на Волге, то нельзя обойти стороной событие, заставившее вздрогнуть всё население Заволжья от Волгограда до Астрахани. Шёл 1971 год. Возвращаясь после курортного отдыха на Рижском взморье, я приобрёл в Волгограде новую моторную лодку. Отсутствие двигателя не остановило моего желания прибыть домой на собственном «корабле». Уж очень романтичным это представлялось — плыть под парусом из брезентовой палатки или просто на вёслах по течению реки около 200 км, которые я рассчитывал преодолеть за двое суток. Солнечным весенним утром, уверенно оттолкнувшись от центральной пристани, я присел на сиденье в ожидании, когда огромное живое тело реки подхватит и понесёт меня всё дальше и дальше. Мне же останется, лёжа на палубе, смотреть в голубое небо и любоваться пейзажами незнакомых берегов. Но всё оказалось совсем не так началась «романтика» матроса и бурлака. Через трое суток борьбы за километры, напрочь стерев уключины вёсел, голодный, выбившийся из сил, я сдался, узнав у рыбака, что преодолел лишь половину всего расстояния. Чудом мне удалось на ходу прицепиться к самоходной барже. Одного взгляда на «романтика» было достаточно, чтобы капитан отправил меня на камбуз. К вечеру, стоя рядом с ним и рассказывая свою «одиссею», я обратил внимание на то, что навстречу промчались несколько теплоходов на подводных крыльях, без пассажиров, совершенно пустые.

— Новые, обкатку проходят, — не успел сказать я, как вдруг услышал радиоразговор капитана со встречным буксиром, толкавшим баржу с солью:

— Ты куда шлёпаешь? — спросили оттуда капитана.

— В Ахтубинск.

— Поворачивай назад, туда нельзя.

— Что за шутки, почему?

— Там чума.

— Какая чума? — удивлённо спросил капитан, одновременно глядя на меня вопросительным взглядом.

— Обыкновенная, запрещено причаливать и принимать грузы.

Я горячо начал убеждать капитана, что это недоразумение, что я там живу, и ничего подобного там нет.

— Хорошо, — решил он, — здесь уже недалеко, разберёмся.

Подплыв к лодочной станции, я пришвартовал своё судно, когда подошёл сторож и посоветовал:

— Покрепче привязывай, плавать не придётся.

— Что у вас тут случилось? — раздражённо спросил я.

— Холера.

— А на реке говорят — чума.

— Хрен редьки не слаще, — махнул рукой сторож и пошёл к берегу.

В родном городке внешне всё было спокойно, но непривычно безлюдно. Жители старались больше сидеть по домам и меньше встречаться друг с другом. Через день я уже жил с тем же беспокойством, и даже страхом, что и все страхом ожидания возможной страшной болезни. Как всегда официальные власти, боясь ответственности за дальнейшие события, действовали по принципу «чем меньше знают, тем лучше». Однако это приводило к обратному результату слухи росли с каждым днём, и чем дальше, тем они становились страшнее. Говорили, что всё началось с Астрахани, что там что-то копали и… выкопали, а теперь Это распространяется по области. Будто бы в Астрахани мор, что люди умирают прямо на улицах, а тела их собирают в кучи и сжигают. Что зараза уже появилась в посёлке на противоположном берегу, и все ходы и выходы из него перекрыты войсками. Началось жаркое лето, и любая госпитализация с дизентерией рассматривалась, как начало эпидемии. Слухи слухами, а кордоны стояли на железнодорожных вокзалах и речных пристанях. Выезд людей из запретной зоны был закрыт, письма на отправку не принимали, междугородняя связь для большинства населения отсутствовала. Тысячи и тысячи людей были изолированы от внешнего мира. Многие «пустились в бега», стремясь степью, пешком, в обход кордонов, вырваться за пределы области. Не имея опыта, страдая от жажды, теряя ориентировку в степи и выбившись из сил, они мечтали лишь об одном — выйти на железнодорожное полотно. Здесь их подбирали, почти без чувств, и отправляли обратно. В Волгограде, на вокзале, царило столпотворение — желающие вернуться к себе домой в Заволжье уже неделю томились здесь, раздираемые чувствами переживаний за судьбу своих родных и близких.