Взлет против ветра - [8]

Догадываясь, что речь идет о разведке, Антон лениво потягивал остатки горячего сладкого какао из граненого стакана, приятно гревшего пальцы.

— Узел или аэродром? — спросил он наконец.

— Узел, Антоша. Близко расположенный узел. Мятлево всего-навсего. И Кошкина можешь взять ведомым.

Баталов потянулся за меховой курткой и вздохнул.

— Хорошо. Схожу.

— Вот и прекрасно, Антоша, — обрадовался великан Коржов, — я сам тебя к самолету провожу.

И пока они шли по наезженной зимней дороге к самолетной стоянке, командир полка успокаивающе гудел летчику в самое ухо:

— Значит, что нужно для штаба фронта, Антоша? Эшелончики должен ты будешь все пересчитать и отметить, сколько под паровозом, куда головой. Бомбы и эрэсы тебе на этот раз подвешивать не будут. Оно жалко, конечно, что ты лишаешься возможности закатить им пышный фейерверк, но ничего не поделаешь. Скромность, как говорят, украшает большевика.

— Я еще комсомолец, — буркнул Баталов.

— Ничего, Антошенька, — похлопал его по плечу Коржов. — Ты все равно большевик. Молодой большевик. Скоро в партию примем. Она, наша партия, в эту лихую годину на таких и держится.

— Зениток там много, товарищ подполковник?

Огромный Коржов склонился к самому его уху, будто хотел сообщить очень приятную новость:

— Есть зенитки, Антоша, есть. А как же ты, брат, хотел, чтобы война да без зениток? Никак не возможно. Может, об этих зенитках потом младший политрук Зенин и напишет в статье про тебя в нашей дивизионной многотиражке: «Он шел к цели сквозь тучи разрывов над окровавленной землей», но ты не опровергай, это у него стиль такой возвышенный. На самом деле все гораздо проще будет, дружок. Но петуха под разрывы все-таки зря не подставляй, чтобы мотористам латать центроплан не пришлось. Уяснил?

— Уяснил, — ответил Баталов, с улыбкой останавливаясь возле киля своей «семерки». Упоминание о петухе всегда приводило его в умиление. Увидев однажды сбитый немецкий бомбардировщик с желтым драконом на борту, Баталов призвал моториста и приказал ему изобразить на фюзеляже своей «семерки» красного петуха. Петух получился на славу — весь полк приходил на стоянку любоваться, а сам Антон, самодовольно похлопывая борт «Ила», говорил:

— Мой русский петух всех ихних драконов и крокодилов поклюет. Не будь я Антошкой Баталовым, сыном Федосея!

Коржов одобрительно покивал головой и стоял у хвоста «семерки» до тех пор, пока лейтенант не запустил мотор. Коржов был отважным офицером, еще до сорок первого привез из Испании орден Красного Знамени. Он был человеком редкой отваги в бою и до сентиментальности жалостливым к другим на земле. Редко кто из знакомых Баталову командиров так оплакивал погибших пилотов, как их подполковник Коржов. И, желая отплатить ему за добрую заботу перед вылетом, лейтенант Баталов, перед тем как захлопнуть над головой фонарь кабины, помахал кожаной крагой.

«Пошел», — приказал он вскоре самому себе, снимая тормоза перед взлетом. Машина Кошкина с хвостовым номером пятнадцать пристроилась к нему, как только отошли от аэродрома. Но минут через пять Кошкин передал по радио, что у него бьет масло из мотора, и Баталов самостоятельно решил:

— Возвращайся на точку. У тебя же горизонт еле-еле просматривается.

— Так точно, командир, — ответил Кошкин, — все стекло забрызгано. Почти ничего не вижу, — и отвалил в сторону.

Баталов вздохнул: ничего не попишешь, война есть война. Придется одному идти на цель. Он был теперь совершенно один в бескрайнем, ярко освещенном зимним солнцем небе, видел под широкими плоскостями «ила» черные, как обугленные головешки, села, остовы и наших и фашистских перевернутых машин в кюветах, на глагистральном шоссе, которое поспешил пересечь как можно скорее. Потом в столбах дыма и пламени показалась линия фронта. Там всегда что-то горело. Эта линия на их участке давно не двигалась ни назад, ни вперед. Сибирская дивизия встала здесь после седьмого ноября намертво, заняв оборону сразу же после прохода Красной площади на военном параде. Их, сибиряков, так и называли «парадниками». Увидев одинокий «ил», подходящий на низкой высоте к линии фронта, сибиряки, подбадривая летчика, послали в небо три зеленые ракеты, и Антон благодарно покачал им в ответ с крыла на крыло свою «семерку».

Есть у каждого летчика, получившего боевое задание, будь то истребитель, штурмовик или бомбардировщик, минуты наивысшего напряжения, и наступают они при подходе к линии фронта. Как бы ни было опасно летать в этот суровый год и над своей территорией, а все-таки теплилось сознание, что внизу своя, сохраненная нашими воинами от врага земля и каждый ее квадратный километр, случись беда, готов всегда тебя принять и спасти, если тебя собьют. Этого сознания летчик начисто лишался, когда его машина достигала линии фронта и вторгалась в совершенно иной, тревожный и злобный воздушный мир, попадая под первые залпы вражеских зениток, старавшихся как можно скорее пристреляться. За линией фронта земля становилась свирепой. Она целилась в машину десятками стволов, караулила любой неудачный разворот, при котором погасала скорость и машина оказывалась в прицеле у зенитных расчетов.