Взлет против ветра - [64]

— Полноте, — остановил было ее врач, — какие же отклонения могут быть у такого героя нашего неба?

Но мать настояла, а врач пришел в крайнее удивление, обнаружив у Джона большое отклонение от нормы.

— Как вы провели вчерашний вечер, юноша?

— Обычно, — со скукой вздохнул Джон, — вечерняя прогулка с друзьями по улице Горького и ужин в «Арагви».

— А что вы пили за ужином?

— Два коктейля и граммов сто пятьдесят коньяку.

— Только и всего?

— Я не злоупотребляю.

— Странно, — протянул доктор, — ваш организм очень сильно реагирует на алкоголь. Надо бы еще раз измерить вам давление, но именно утром после вечера с употреблением спиртного.

Когда результаты подтвердились и вторично, мать возликовала.

— Мальчик мой! — закричала она, проводив доктора. — Мы переходим в генеральное наступление.

У нее родился весьма оригинальный план. Мать вооружила Джона импортными таблетками, убивающими запах алкоголя, повелела ему вечером накануне полетов выпивать стакан коньяку или водки для того, чтобы давление крови поднималось выше допустимых пределов.

— Маман! — загоготал Джон. — Ты, как всегда, гениальна! Но что будет, если давление крови не изменится, а я стану алкоголиком?

— Замолчи, неблагодарный! Еще не было случая, чтобы мать желала тебе плохого. Начинай наступление на медицину.

И Джон его начал. Много раз он выходил на полеты, выполнив все советы родительницы, и озадачивал полкового врача тем, что давление крови у него действительно подпрыгивало. Естественно, что строгие нормы летного режима заставляли отстранять его от полетов. Но странное дело: стоило Джона отправить на несколько дней в летный профилакторий, где строгий досмотр лишал его возможности прибегать к маминым методам, давление немедленно приходило в норму, и начмед, щупая обнаженное по пояс тугое тело Джона, пожимая от недоумения плечами, говорил:

— Что с тобой, Петушков? Такой атлет — и вдруг непонятные зигзаги судьбы.

Джон смотрел на него нахальными, смеющимися глазами и, разыгрывая недоумение, тоже пожимал плечами:

— Сам не знаю, товарищ подполковник. Какая-то загадка века.

Аркадий Баталов стал первым человеком в полку, разгадавшим эту загадку. Все-таки от отца передалось ему необыкновенное упрямство и готовность к любой смелой выходке, если она казалась ему необходимой. В этом случае никакие преграды не могли его остановить. Нельзя сказать, чтобы очень легко началась их совместная служба с Петушковым. Расчетливая податливость Аркадия и его явное стремление привлечь к себе на первых порах подчиненного сразу натолкнулись на яростное сопротивление Джона. Вернувшись из первого более или менее удачного полета, Аркадий одобрительно сказал:

— А ты молодец, Петушков. На всех разворотах и виражах держался как привязанный.

— Да ну? — хмыкнул Джон. — Мне эти слова, что же, принимать как благодарность старшего начальника?

— Как хочешь, так и принимай, — добродушно согласился Баталов. — Хочешь — как благодарность.

Петушков пожал плечами:

— Невелика честь получить от тебя благодарность. Подумаешь, благодарность старшего летчика младшему! Из нее шубы не сошьешь. Вот если бы ты отцу своему словечко за меня замолвил.

— Какое словечко, о чем? — не понял сначала Аркадий.

— А о том, например, — вдруг заговорил подчиненный, — что живет на земле хороший человек по фамилии Петушков, который носит красивое иностранное имя Джон, но он должен подчиняться тебе, хотя он лучше и больше тебя летает и у него в голове не меньше извилин. Чем же провинился этот парень, которого сутра и до вечера прорабатывают все скопом: и наш командир звена Крымский, и комэск Вовченко, и замполит Болотов, и наш трижды умудренный житейским опытом подполковник Клепиков. Вот взять бы по законам справедливости и сделать меня старшим летчиком, а тебя моим подчиненным. Да где там? Ты — генеральский сын, и тебе, как выражаются наши железнодорожники, открывают зеленую улицу. Ну так что же! Двигай по ней, Баталов. Двигай вперед, решительно сметая на своем пути все преграды. А мой удел, как говорил Есенин, катиться дальше вниз.

Аркадий покачал головой скорее грустно, чем обиженно.

— Ну и злой же ты, Джон. Откуда бы у тебя столько злости на людей?

— А ты маме своей пожалуйся, — предложил Джон.

— Моя мама от рака умерла, когда я в детский садик еще ходил, — печально проговорил Аркадий. — Только и помню, что руки у нее были горячие-горячие, лицо худое, а из больших воспаленных глаз слезинки катились, когда со мной говорила… Ты счастливый, Джон, у тебя и отец и мать в полном здравии.

Он отошел. Петушков напряженным, остановившимся взглядом проводил его затылок. Острая жалость вдруг полоснула Джона по сердцу: «Как-то все нехорошо получилось! Для чего я напомнил ему о матери?» На какие-то доли минуты Джон ощутил чувство неловкости, виноватости и даже тоски, но тотчас же его решительно подавил: «Э, да что там! Пусть поплачется со мной этот Наполеон в спичечной коробке. Надо его завтра же проучить!»

На следующий день снова состоялись групповые полеты. При заходе на посадку Петушков умышленно нарушил интервал. Их пара на разборе полетов получила неудовлетворительную оценку. Капитан Крымский, который после давней размолвки стал относиться к Баталову как-то особенно предупредительно, вероятно, до сих пор переживая свою невольную жестокость, отозвал Аркадия в сторону и огорченно сказал: