Взгляд василиска - [11]

«Бывает ли такое сходство? — спросил себя Реутов, продолжая держать фотографию перед глазами, и сам же себе ответил: — Бывает, вероятно, только…»

Теоретически такое вполне возможно. Похожих людей, на самом деле, гораздо больше, чем может показаться. Но дело здесь было не во внешнем сходстве, вот что главное, а в общем впечатлении, что все-таки, как ни крути, всегда остается индивидуальным и, следовательно, уникальным. А по впечатлению это была именно Варя.

«Сука!» Вадим в раздражении отбросил фотографию в сторону и, цапнув не глядя, стакан с коньяком, осушил чуть не одним глотком. Коньяк ушел влет, не оставив по себе ни вкуса, ни памяти и даже не потревожив, кажется, слизистую глотки.

И тут же, как будто этого момента только и дожидался, зазвонил телефон.

«Вот же… — Реутов встал с пола, сделал шаг по направлению к телефону и остановился. — А если меня нету дома?»

Но телефон учитывать это предположение не желал. Он звонил.

— Да! — раздраженно бросил в трубку Вадим, сломленный упорством неизвестного абонента.

— Вадик! — сказала трубка удивленно. — Я тебя что, с горшка снял?

— Хуже, — смирившись с неизбежным, ответил Реутов.

— Хуже? Видишь ли, Вадик, у меня тут жена, дети, так что эту тему я с тобой сейчас обсуждать не буду. Извинись там перед ней за меня, и скажи, что я не по злобе, а по стечению обстоятельств.

— Я один! — Почти зло бросил Реутов, с запозданием сообразив, что Василий всего лишь изволит шутить.

«Остряк, понимаешь!»

— Вот и славно, — враз повеселев, сказал Новгородцев. — В семь вечера у нас.

— А что случилось? — Удивился Реутов. — Сегодня вроде бы не выходной и не праздник.

— Сюрприз, — радостно сообщил Василий.

— Значит, не скажешь…

— Не скажу, а то какой же будет сюрприз? Ну сам посуди. Ты приходи и постарайся не опаздывать, а там и сюрприз объяснится. Одно скажу, не пожалеешь!

— Ладно, — согласился Реутов. Он вдруг решил, что это очень удачно, что Василий ему сейчас позвонил. Что бы Новгородцев со своей неугомонной супругой Лялей не напридумывал, пойти к ним — будет всяко лучше, чем сидеть дома и маяться дурью, наливаясь в одиночестве коньяком и переживая по новой и на новый лад давно отгремевшие страсти.

«Было, — сказал он себе, кладя трубку на место. — Было и прошло. Быльем поросло и актуальность потеряло. А Варьке сейчас пятьдесят три и выглядит она… на пятьдесят три!»

Но это он, разумеется, лукавил. Перед самим собой чего уж притворяться? Не потеряли дела давно минувших дней своей актуальности. И не потому, что такова была сила той давней любви — хотя и это со счетов сбрасывать не следовало — а потому, что не сложилась у Реутова своя собственная личная жизнь, и напоминание об этом пришло не в самое подходящее время, когда и так жил он уже из последних, кажется, сил. Поэтому ничто и не помогало ему сейчас избавиться от этого наваждения — ни алкоголь, ни трезвая, как ни странно, мысль, что нынешняя Варя Как-То-Там-Ее-В-Замужестве на себя прежнюю давно уже не похожа ни внешне, ни внутренне. А девушка, которую видел сегодня Реутов, по здравом размышлении, не могла быть даже ее дочерью, потому что Варя — и куда делась вся их любовь? — вышла замуж на второй год войны, и, значит, дочери ее должно быть сейчас уже под тридцать. Просто похожая девушка, просто такое настроение, просто…

«Мудак! — констатировал Вадим, наливая себе еще коньяка. — Институтка, пся крев, а не мужик! Развел тургеневщину понимаешь…»

На самом деле, как дипломированный психолог он этот феномен прекрасно знал, но знание это было чисто теоретическое, а потому абсолютно бесполезное в нынешних его обстоятельствах. И метод рационализации оказался пугающе беспомощен перед лицом разразившегося с опозданием почти на десять лет — и очень типичного для начинающих стареть мужчин — кризиса.

«Увы мне», — признал Реутов и, подняв с пола заветную коробку, перешел за стол.

До половины седьмого Вадим успел приговорить больше чем полбутылки коньяка, не закусывая и совершенно не испытывая в закуске никакой необходимости. Сидел за столом, пил понемногу, курил и рассматривал старые фотографии. Начав с университетских, перешел затем к школьным и детским, не чувствуя при этом, что удивительно, никакой ностальгии и не испытывая ни малейших сантиментов. Было. Факт. И что с того? А после детских своих и семейных фотографий, открыл наконец конверт из плотной серой бумаги и извлек на свет — чего не делал, кажется, никогда вообще — те немногие черно-белые снимки, что посылал родителям с фронта. Но и они никаких особых эмоций у Реутова не вызвали, заставив, однако, задуматься над тем, чего же он так долго боялся? Война и все, что с ней было связано, удивительным образом погрузилось в туман равнодушного забвения. Это Вадима тоже удивило, потому что только сейчас — по случаю — он смог этот факт обнаружить и оценить. Судя по тому немногому, что Реутов слышал от коллег, занимавшихся исследованием посттравматического синдрома, военные воспоминания — а вспомнить Вадиму, как он сейчас отчетливо видел, было что — должны были его тревожить все эти годы, и не как-нибудь, а серьезно. Должны были и как будто тревожили, ведь не зря же он не ездил на встречи ветеранов и не поддерживал никаких контактов с однополчанами? И снимки эти вот ни разу не доставал. Однако, оглядываясь назад, он должен был признать, что слово «тревожить» отнюдь не определяло его отношения к той войне. Скорее это было забвение.