Взгляд бездны - [5]

– Дурное место, – перевела Акыс.

– Умные бабы, – хмыкнул Онисим. – А то я сумлевался без них.

Ветер расслоил молочную дымку, и Игнату захотелось, чтобы туман вернулся, скрыв ужас, от вида которого сердце оборвалось. Горло сдавил панический страх. Берег раззявился трещиной саженей пять высотой, со стенками, вымощенными сотнями человеческих костяков. Кости, утопленные в серую глину, соткали безумное кружево, перемешались и слиплись между собой. Ребра треснули, беззубые рты распахнулись в крике, полном боли и ужаса. Игната пробила мелкая дрожь. Сколько народу набросали вповалку в глубокую ямину. И кто набросал?

– Страсть-то какая, – перекрестился Степан.

Гнетущее молчание как прорвало:

– Господи.

– Мать честная.

– Паскудство…

– Цыть! – оборвал Угрим. – Мослов старых не видели? Промедлим, сами будем лежать. Айда за мной, казачки!

Из глины до самого низа провала торчали бедренные головки, проломленные черепа, просыпавшиеся фаланги и позвонки. На глубине, в окаменевшей глине, чернели круглые дыры-ходы, устланные костьми. И чем дольше Игнат смотрел в эти дыры, тем больше его манило спуститься и посмотреть, что внутри.

– Это дорога в Ад, – просипел Лукьян. – Души наши будут черти глодать.

Казак нехорошо рассмеялся и пошел по гальке и древним костям. Игнат оглянулся и увидел позади тощую, искривленную тень. В испуге попятился, моргнул, и видение рассеялось. Туман расползся плесневелыми тряпками, оставив мертвое дерево с облетевшей корой.

Игнат утробно вздохнул и, превозмогая боль в гудящих ногах, поплелся за остальными. Меньше всего ему хотелось остаться здесь одному, блуждая среди мутного марева и мертвецов. Мерзкая морось припустила с удвоенной силой, ледяная рубаха примокла к спине, в ичигах хлюпало, кишки примерзли к костям. Перед носом маячила спина Онисима, и Игнат устало подумал, что было бы здорово рубануть собрата-ватажника топором, вскрыть ребра и, поскуливая от удовольствия, засунуть руки по локоть в горячую, дымящуюся плоть, согревая окоченевшие пальцы. Он даже тихонечко застонал от томного предвкушения и тут же прогнал невесть откуда взявшуюся кошмарную мысль. Вот так и пропадают в тайге. Бесы начинают нашептывать всякое, и слабый верой поддается на уговор. Этих баек Игнат наслушался досыта по тобольским загаженным кабакам. О братьях, порезавших друг дружку из-за горстки золотого песка; о чужих голосах в голове; о бесконечном пути среди чащ, где от усталости и однообразия люди сходят с ума; об идолах, слепленных из кусков человеческих тел; о том, как впадают в безумие и приходят в себя среди трупов с куском человечины в зубах.

Из туманной взвеси донеслось монотонное бряканье. Бряк-бряк-бряк. Металлический звук расплывался в дымке, наполняя долину призрачным эхом. Бряк-бряк.

– Корова! – глупо хихикнул Степан.

– Чичас доглядим, – Угрим обнажил траченную ржавчиной саблю. Корова – это хорошо, подумал Игнат. Дикари божью скотину не держат, значит там свои, русские люди. Может, деревенька какая или монашеский скит, где можно обогреться и отдохнуть. Бренчание приближалось, выводя их вереницей слепцов из густеющей темноты. Дребезжание, вселяющее смутное беспокойство, приблизилось, и вместо коровы секущий розгами дождь выплюнул навстречу маленькую туземную девочку с плоским скуластым лицом. Она стояла возле горелой сосны в платье из оленьей шкуры, украшенном кожаными лентами и узором из бисера, и смотрела на приближающуюся ватагу без всякого страха, будто встретить в проклятой тайге страшных бородатых мужиков – дело обычное. Побренькивал медный колокольчик, зажатый в правой руке. Левой девчонка прижимала к груди подгнившую и изгрызенную человеческую ладонь. Ребенок улыбнулся, оскалив черные острые зубы. Тьфу, мерзость какая, скривился Игнат. Он видел такое и раньше, нехристи подпиливали бабенкам зубы, такая вот особенная сибирская красота, век бы ее не видать.

– Дите! – удивился Онисим. – Вот тебе на!

– Стоять, – коротко приказал Угрим и повысил тон: – Кто такая?

Девочка прислушалась, зашевелила губами, пробуя чужое слово на вкус, и залопотала по-своему.

– Говорит, потерялась, – перевела Акыс. – Где стойбище, не знает.

– Потерялась, ага, – сплюнул Лукьян. – Тут ни единой живой души верст на десять кругом.

– Бывает и такое, – возразил Степан. – У кумы в прошлом годе сынок махонький в лесу заплутал. Думали, пошел волкам на прокорм, отпели раба божьего Дмитрия, новое дите решили строгать, а через седмицу привезли добрые люди мальца живого и здорового, ну разве ссаться под себя стал и родичей первое время не узнавал. Так ушкандыбал, стервец, ажно до Чистых болот, хорошо охотники встретились.

Акыс что-то спросила, выслушала ответ и пояснила:

– С матерью-анки собирала хумасвэл, ягоду красную.

– И где мать? – спросил Угрим.

– Майпар задавил, – Акыс помедлила, подбирая русское слово, и, не найдя, изобразила косолапого, вставшего на дыбки. – Девочка убежать и спрятаться. Когда вернуться, мать мертвый совсем. Майпар сытый, выжрать потроха и уйти. Девочка три дня возле тела сидел.

– И чего девочка жрать? – нахмурился Угрим.

– А вона, рука, – подтвердила страшную догадку Акыс.