Взгляд бездны - [7]

Густая темнота поднималась из мерзлой травы, обвивала колени длинными щупальцами, цепляла за ичиги и сапоги, мешая идти. Каменные откосы смыкались и разбегались, уводя сотнями узких отнорков и выщербленных, заваленных гнилыми деревинами ям. Атаман обогнул низкую выветренную гряду и застыл, все услышали безумный, клокочущий смех.

Игнат смахнул налипший на ресницы лед и почувствовал, как сердце сжалось в упругий комок. Над ними высился останец в виде змеиного языка.

– Это другая, – с затаенной надеждой просипел Капитон.

– Та самая. Видали? – Лукьян шагнул и носком сапога ковырнул кучку выброшенных Яшкой монет. – Бесы нас кружат.

– Пропадем, – едва слышно ухнул Онисим.

– Проклято шаманское золото, – Яков затрясся. – Кто взял с капища монеточку малую, будет вечно блуждать среди краденого золота, умертвий и древних костей.

– Хайло прикрой, – огрызнулся Угрим. Тон атамана скрывал затаившийся страх. – Али никто в тайге не блудил? От усталости то. А вы: бесы, бесы… Где Угрим Перепойца прошел, там бесов нет. Заночуем, а утром разведрится, выйдем к реке. Мое слово крепко!

– Здесь живет злой дух Куль-Отыр! – взвизгнула Акыс. – Не дает нам уйти, требует кровавую дань.

– Чего мелешь, чертова баба? – вспылил Угрим.

– Ты сюда завел нас, Угрим, – обронил в морозную пустоту Лукьян. – С тебя и спрос.

– Ты, что ли, спросишь? – Лицо атамана хищно заострилось в подступающей темноте. Снег прекратился, пар от дыхания вырывался клубами и повисал в выстывшем воздухе.

– А если и я? – Лукьян смотрел под ноги.

Обнаженные клинки лязгнули одновременно. Игнат отступил, не желая попасть меж огней. Где казаки дерутся, мужику делать нечего… Угрим и Лукьян сходились по широкому кругу.

– А меня Марфа с дочками ждут. – Спокойный голос заставил всех обернуться. Обнаженный по пояс Степан стоял к ним спиной, чуть покачиваясь на леденящем ветру. Скомканный зипун и рубаха валялись в мокрой траве. – Три дочки у нас. Сыночка хотели, а Марфа как крольчиха заладила девок рожать. Прям душу вынула всю. Три дочки-то с Марфой у нас.

Ватажники онемели, Угрим с Лукьяном забыли о мимолетной вражде. Несущий околесицу Степан казался нереальным в мрачной долине, забитой падалью и костьми.

– Любят меня доченьки. – Худые плечи Степана тряслись. – А я их больше жизни люблю. Только из-за них в поход и ушел. Вернусь, поведу всех на торг, бусов накуплю, платья разного, жене шубу справлю. Заживем, а там, глядишь, и сыночка родим…

От Степана веяло уютом, спокойствием и домашним теплом. Его слушали, боясь развеять мимолетное очарование внезапно открывшейся мужицкой души. Игнату вспомнилась полюбовница Ольга, статная, румяная, теплая, пахнущая хлебом и парным молоком.

– Михайлой сынка наречем, в дедову честь… – Степан повернулся, бережно придерживая всаженный в брюхо клинок. Лицо украшала счастливая маска. Он, улыбаясь, повел ножом, вспарывая живот. Плоть разошлась ломтем белого подкожного жира, на пальцы плеснула черная в сумерках кровь. Хлюпнуло. Степан запустил руку в рану и, покопавшись, вытащил серо-розовую кишку.

– Иду я, девоньки мои ненаглядные, иду, встречайте отца, – Степан покачнулся и упал, ломая заиндевевшие от мороза кусты. Ноги рыли мох и снежную кашу, руки вцепились в траву.

Люди застыли, и только Энны хлопала в ладоши, пританцовывая вокруг мертвеца. Игнат выдохнул. Смерти он видел и раньше, но чтобы так… Самоубивец! Нет ничего противнее Господу, чем себя жизни лишить. Не бывает в пекло дороги прямей. Он шарахнулся от подергивающегося тела, боясь испачкаться в смертном грехе.

Жуткий, лающий смех заставил всех обернуться. Яшка сидел в грязи и хохотал, пуская в бороду пенистую слюну.

– Я… я тут подумал, – Яшка поперхнулся и, оборвав глупый смех, веско сказал: – Дураки мы, чистые дураки. Радовались, дескать, от вогулов ушли, хрена им лысого показали, как же, ага. Нехристи могли нас еще у капища теплыми взять, а не взяли, принялись по тайге мотать, как лисы курей, нужной тропкой вели. А потом отстали. Чуете?

– Загнали нас, суки, сюда! – ахнул Лукьян. – Нечистому на поживу.

Игнат похолодел. И правда загнали, сходится все. Знали нехристи, долина эта проклятая, любой пытки страшней.

– А нам теперь разницы нет, выход надо искать! Чего лыбишься, дрянь? – Угрим отвесил затрещину веселящейся без меры Энны. Девчонка опрокинулась наземь, тут же вскочила на упругие ноги и разъяренной лаской вцепилась атаману зубами в бедро.

– Тварь, – Угрим, не изменившись в лице, оторвал ребенка, тряхнул за шкирку и отшвырнул. – Еще раз укусишь – убью.

Энны шмякнулась, перекатилась через себя и отползла в подступившую темноту. Степан затих и обмяк. Натекшая багровая лужа дымилась на морозном ветру.

– Я говорила, я предупреждала! – взвыла Акыс. – Куль-Отыр наказывает за разоренное святилище. Если не задобрить злого духа, будет беда! Погибель, погибель!

– Поганые сказки, – отмахнулся Угрим, подхватил пригоршню тающего снега и затер укус на ноге. – Мы православные, в Христа Спасителя веруем, нам твой Одыр иметый, что собаке репей.

– Нету здесь Христа, разве не видите? – Капитон шлепнулся задом в размякшую грязь и обнял острые коленки. Монаха трясло. Сопли и слюни нитями повисли на бороде. – Мы пришли за золотом и землей, а Бог остался там, позади, нечего ему делать среди бесовских лесов и болот. Баба дело говорит, атаман, – откупиться надо, кровью и мясом, только так спасение обретем.