Вызывной канал - [48]
СЧС, средний сейнер только по названию, брал на палубу до девяти легковушек. Это моряком нужно быть, но вы всё ж, на веру, поразитесь: "И куда они (легковушки) там вмещались. Сейнера того — двадцать семь метров по палубе." Две последних машины уже за корму колёсами свисали. И, опять же на веру, "И как они (сейнера) не опрокидывались от перегруза?"
Опрокидывались. Но больше зимой. От обледенения.
Машинами по всей палубе сейнера и дальневосточника не удивишь. Они там натаскались возить из Японии. Но тут с каждой машиной ехали жёны, дети, двоюродные дядья и троюродные сёстры водителя. Со скарбом, пожитками и едой на переход. Всю дорогу — в машине или на палубе. Позеленевшие, как Гринпис. Голодные. На узлах и тюках. Ни дать, ни взять — последний пароход на Стамбул.
Всё вернулось на круг. Эмигранты, бои на околицах, мишки японцы.
"С лошадью нельзя на корабль?" Ерунда. Сто пятьдесят гринов — и конь твой уже припнут к кнехту. Так что зря Высоцкий стрелялся. Не только с лошадью, с орудием прямо взяли бы.
Вру, Владимир Семёнович проходил бы по другому ведомству. По его душу пришёл бы в Батум транспорт "Баскунчак". И не только по душу. Я на этот "Баскунчак" насмотрелся ещё в Персидском заливе. В голову тогда не приходило, что на вертолётной площадке и в ангарах прекрасно становятся камазы с мандаринами. Эвакуация.
Цены они нам сбивали… Пока транспорт стоял у морвокзала, нам надеяться оставалось разве что на чокнутого грузина: вдруг нули на купюрах считать не умеет. Встречались конечно и среди их грузинского племени чудики. Один вон, целый день просидел с сачком под сваями причала, развлекая нас пением песен Пахмутовского репертуара.
— Как рачки? Ловятся? — не выдержал к обеду Скользкий.
— Нет, вон там, за молом, — лучше, — отвечал чудик, продолжая черпать воду своим решетом. И по третьему разу затянул: "Мнэ прыснылся шюм даждя…"
Встречали мы и таких. Но такого, чтоб сотню с тысячей путал…
Наш клиент в кепке со своим вечным вопросом: "Гдэ капытан?" — и после отхода штрейхбрехеров от ВМФ продолжал обминать наш ПТС-93 по дуге большого круга. Весь Батуми знал уже, что именно этот пароход никуда не идёт, и его пора ставить на пляже рядом с близнецом-братом, переоборудованным в кабачок. На Мелком море.
Дед Витька расшифровывал ПТС как Пусть Так Стоит.
Вот мы и оправдывали.
Может где при отходе играют "Прощание славянки", а на "девяносто третьем" оркестр заменялся капитанским магнитофоном с единственной кассетой. Леонтьев. "Куда уехал цирк".
По швартовому расписанию стоял я на руле. Скользкий с Келой сами, без погоняев, сразу же после отхода крепили всё по штормовому. "Первый раз замужем, что ли? Или у нас тут кукольная комедия?"
Машина сама, без команд с мостика, накручивала обороты до полного хода. "Выпивайте и закусывайте, пусть вас не волнует этих глупостев. Взрослые вроде мужчины, а такой ерундой занимаетесь. Вот… "
Даже пароходишко наш, как старый конь, сам ложился на нужный курс. Без всяких "извини-будь добр".
Пока аккуратист Палыч считал склонение и поправку компаса в столбик, "Пусть Так Стоит" наш, по памяти, ложился на Геленджик. Я к штурвалу не прикасался даже, честное скаутское.
Горбатов никогда над прокладкой не корпел. Генеральный курс прикинет, глаз прищурит, и:
— Ложись на триста пять, — скажет. На морской выпуклый глаз.
В столбик получалось триста четырнадцать и две десятых. Смешила меня эта вера Палыча в то, что нежелезный рулевой по магнитному компасу сможет эти две десятки выдержать. Но виду я не подавал:
— На румбе 314,2!
— Я когда из пароходства на рыбачки попал, никак привыкнуть не мог. Как в школе учили: определения, точечку на карте каждые полчаса… Капитан с похмелья на мостик поднимется, и: "Ты что это онанизьмой занимаешься? Ехай прямо, мимо Дырки не промажем."- "Что за дырка?" — спрашиваю."Тю. Керченский пролив. Чему вас в Седовке учат?" — отозвался от локатора Палыч. Телепепат он, что-ли?
— Ложись пока на триста пять. Вправо несёт. Поти радар ещё берёт. То-то. На Горбатовский выпуклый оно, выходит, точнее. Море, оно тоже — горбатое.
Меня в Поти этом диплома лишили на год на первой же путине. Столько рыбы на палубу принял, что сейнер уже как подводная лодка шёл…
А Скользкий менять меня всё не шёл. Ни как подводная лодка, ни как иначе. Решил воспользоваться авральным расписанием и дождаться обеда, прохиндей.
— Так что Седовку я два раза оканчивал. Быстрее оказалось вместе с заочниками, второй раз, экзамены сдать и новый диплом сделать, чем год ждать. А ты говоришь: "Восстановить, дубликат выпишут… "
…Точно, уже в зубах ковыряется Скользкий! Отобедал. И на мостик всё равно не спешит. Ходит вокруг волги армяниновой, ногой по колёсам стучит. Раскреплять собрался? А там, глядишь, и Келина вахта. Плезиозавр кубанский!
Кукла выбежала к борту и стала в антидельфинью стойку. Грузины — за ней. Ну, Куклу хлебом не корми, дай дельфина облаять, а эти-то? Взрослые, лохматые мужики, а как дети. Пальцами тычут, смеются. Тараторят на "сакартвеле" своей что-то. Даже завидно. Я дельфинов тоже всегда жду, но не до индейских плясок у борта же.
Книга Тимура Бикбулатова «Opus marginum» содержит тексты, дефинируемые как «метафорический нарратив». «Все, что натекстовано в этой сумбурной брошюрке, писалось кусками, рывками, без помарок и обдумывания. На пресс-конференциях в правительстве и научных библиотеках, в алкогольных притонах и наркоклиниках, на художественных вернисажах и в ночных вагонах электричек. Это не сборник и не альбом, это стенограмма стенаний без шумоподавления и корректуры. Чтобы было, чтобы не забыть, не потерять…».
В жизни шестнадцатилетнего Лео Борлока не было ничего интересного, пока он не встретил в школьной столовой новенькую. Девчонка оказалась со странностями. Она называет себя Старгерл, носит причудливые наряды, играет на гавайской гитаре, смеется, когда никто не шутит, танцует без музыки и повсюду таскает в сумке ручную крысу. Лео оказался в безвыходной ситуации – эта необычная девчонка перевернет с ног на голову его ничем не примечательную жизнь и создаст кучу проблем. Конечно же, он не собирался с ней дружить.
Жизнь – это чудесное ожерелье, а каждая встреча – жемчужина на ней. Мы встречаемся и влюбляемся, мы расстаемся и воссоединяемся, мы разделяем друг с другом радости и горести, наши сердца разбиваются… Красная записная книжка – верная спутница 96-летней Дорис с 1928 года, с тех пор, как отец подарил ей ее на десятилетие. Эта книжка – ее сокровищница, она хранит память обо всех удивительных встречах в ее жизни. Здесь – ее единственное богатство, ее воспоминания. Но нет ли в ней чего-то такого, что может обогатить и других?..
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.
С тех пор, как автор стихов вышел на демонстрацию против вторжения советских войск в Чехословакию, противопоставив свою совесть титанической громаде тоталитарной системы, утверждая ценности, большие, чем собственная жизнь, ее поэзия приобрела особый статус. Каждая строка поэта обеспечена «золотым запасом» неповторимой судьбы. В своей новой книге, объединившей лучшее из написанного в период с 1956 по 2010-й гг., Наталья Горбаневская, лауреат «Русской Премии» по итогам 2010 года, демонстрирует блестящие образцы русской духовной лирики, ориентированной на два течения времени – земное, повседневное, и большое – небесное, движущееся по вечным законам правды и любви и переходящее в Вечность.