Вызывной канал - [47]
Особенно в Скользком Мендель не просчитался. Он мне сразу заявил, что будь он на т о й вахте… Хотя, когда документы нам назад принесли, за шашкой фамильной чтой-то не шибко тянулся.
Меня только по первому рейсу троица эта кубанская напрягала. Свежий человек я был на "девяносто третьем". Дед Витька — этот уже с душком. Сразу мне сказал:
— Паша, выпивайте и закусывайте. Пусть вас не волнует этих кубанских глупостев.
Дед Витька был из коренных. С Молдаванки. Детство во дворе с усохшим фонтаном, юность на танцклетке возле бурсы техфлотовской. И нос ему по боксёрскому фасону подрихтовали там же. В рыбачки-колхозники он угодил уже с верхним образованием. К несчастью, штатный причал морского буксира "Титан", без отрыва от которого Дед образовывался, располагался в опасной близости от причала винбазы…
Житьё колхозное приучило его не сотворять из судоводителя кумира. Так, на "девяносто третьем", машина отрабатывала назад не сразу же по команде с мостика, а после Дедова контрольного стука ногой об палубу в районе тридцать седьмого шпангоута. Дизеля свои Дед любил больше бортов. За борта нехай старпом думает.
Третьим механиком у Деда Витьки был мичман Панин. Однокашник Деда по техфлоту, молчун и интернационалист. О его отношении к происходящему на палубе "девяносто третьего" догадываться приходилось по интонации, с которой он произносил три точки после своего обычного: "Ну, вот…" А интернационалистом он был потому, что в любой стране Черноморья его с готовностью признавали аборигеном: болгарином, румыном, турком, грузином. И пытались говорить с ним на родном языке.
Обо мне распространяться долго незачем. Мореходка. Вылетел с третьего курса. Восьмая Тихоокеанская эскадра. Югрыбразведка керченская. Рудовозы река-море (река-горе) херсонские. И пассажирчик маленький. Ялта-Синоп. Каждую неделю дважды.
Все вроде. Хотя нет, Куклу забыл. Водолазку дворянских кровей нашу. Единственную барышню на борту. Не собака, а звоночек. Попробуй только чужой на трап сунься. Своих же определяла Кукла за обеденным столом. И надолго. Я года через полтора, на другом пароходе, у Горбатова, встретил её. Узнала, сучка. Тявкнула спросонья, а потом хвостом завиляла и лизаться полезла. Мы ж с ней после того налёта вроде как родственники получились. И ей досталось, когда меня защищать бросилась.
Щенки от Куклы в порту нашем пользовались постоянным спросом. Правда, и предложение не заставляло себя особо ждать: гулящая была псина.
Олег Палыч говорил, что в Бургасе ему пришлось возвращаться за Куклой от самого приёмного буя. Загуляла барышня. Агент по радио уже вызывал. И знала ж, сучка, к кому кинуться со своими женскими бедами. Посмеялся болгарин, но даже по "воки-токи" на тридцать третьем канале полаять дал ей возможность. Как тут не вернуться? Горбатов, как старпом, ворчал, правда, что Кукла вообще — предмет контрабанды, завезена в братскую Болгарию без санитарных документов, и пахнет всё это международным скандалом и штрафом. И в следующий же приход в Ильичёвск Палыч Кукле оформил санпаспорт и прививки… Но это уже из преданий "девяносто третьего". Где тот Горбатов? И кто хранит эти преданья старины глубокой сейчас, когда я пишу эти строки?
Получается, кроме меня некому. Поэтому и уродуюсь, борюсь со скудоумием и косноязычием. А что делать?
Чёртов Батуми! И ведь и скучать вроде бы не по чему, видали мы в гробу все эти колониальные прелести.
И пальмы в Мапуту — ещё более пыльные.
И коровы в Бомбее — ещё более неприкосновенный скот. Так же бредут по проезжей части вразрез движению.
И женщины в Дубае — вообще в намордниках, а не только во всём чёрном, в непременных косынках после замужества.
И контрабандный рынок в Джибути — столь же бойкое и гиблое место, где тебя обжулят и обворуют, смеясь, не считая должным даже убегать: шаг отступил и потерялся в толпе.
И французская морская пехота сверкает бритыми затылками ничуть не хуже костромских дембелей в камуфляже и тельниках, отоваривающихся колониальным товаром по случаю отправки на родину. (Эвакуация, дядя. Завтра на транспорт грузимся).
И цитрусы в Пирее растут просто вдоль дорог, а не за заборами…
А пиво "Эфес Пилзен" дешевле и вкуснее пить в Турции, а не под пальмами у морвокзала. Хотя, шашлыки и хинкали, пожалуй…
Впрочем, что это я? В том году в Батуми не до шашлыков было. Хлеб брать приходилось через корешей Скользкого, через дыру в заборе.
Единственное, чем ещё торговали свободно, было спиртное и автопокрышки. Впрочем, спиртное батумской возгонки отдавало той же резиной.
Недаром и из Феодосии мы привезли груз автомобильных скатов.
Война войной, но скакунов своих подковывай регулярно. Кавказ.
Даже беженцы кавказские бегут от войны на жигулях и волгах.
Каждое утро причалы рыбкомбината оживлялись криками "майна-вира", дельными советами, многозначительным цоканьем языков и спорами зевак.
Порт давно забыл, как пахнет хамса и шпрот. Хотя дороги по привычке вместо гравия посыпались раковинами рапанов. В Ялте на таких зарабатывают, как на сувенирах.
Рыбу в Батуми продолжали ловить только двое: "Бешуми" и "Цискара". К их приходу собиралась на причале толпа с вёдрами, счастливцы-ялики норовили взять их на абордаж ещё на подходе, раньше голопузых боевых пловцов из местной пацанвы, атакующих палубу с воды. Остальные рыбачки давно уже продали свои невода туркам, и занялись более прибыльным.
Книга Тимура Бикбулатова «Opus marginum» содержит тексты, дефинируемые как «метафорический нарратив». «Все, что натекстовано в этой сумбурной брошюрке, писалось кусками, рывками, без помарок и обдумывания. На пресс-конференциях в правительстве и научных библиотеках, в алкогольных притонах и наркоклиниках, на художественных вернисажах и в ночных вагонах электричек. Это не сборник и не альбом, это стенограмма стенаний без шумоподавления и корректуры. Чтобы было, чтобы не забыть, не потерять…».
В жизни шестнадцатилетнего Лео Борлока не было ничего интересного, пока он не встретил в школьной столовой новенькую. Девчонка оказалась со странностями. Она называет себя Старгерл, носит причудливые наряды, играет на гавайской гитаре, смеется, когда никто не шутит, танцует без музыки и повсюду таскает в сумке ручную крысу. Лео оказался в безвыходной ситуации – эта необычная девчонка перевернет с ног на голову его ничем не примечательную жизнь и создаст кучу проблем. Конечно же, он не собирался с ней дружить.
Жизнь – это чудесное ожерелье, а каждая встреча – жемчужина на ней. Мы встречаемся и влюбляемся, мы расстаемся и воссоединяемся, мы разделяем друг с другом радости и горести, наши сердца разбиваются… Красная записная книжка – верная спутница 96-летней Дорис с 1928 года, с тех пор, как отец подарил ей ее на десятилетие. Эта книжка – ее сокровищница, она хранит память обо всех удивительных встречах в ее жизни. Здесь – ее единственное богатство, ее воспоминания. Но нет ли в ней чего-то такого, что может обогатить и других?..
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.
С тех пор, как автор стихов вышел на демонстрацию против вторжения советских войск в Чехословакию, противопоставив свою совесть титанической громаде тоталитарной системы, утверждая ценности, большие, чем собственная жизнь, ее поэзия приобрела особый статус. Каждая строка поэта обеспечена «золотым запасом» неповторимой судьбы. В своей новой книге, объединившей лучшее из написанного в период с 1956 по 2010-й гг., Наталья Горбаневская, лауреат «Русской Премии» по итогам 2010 года, демонстрирует блестящие образцы русской духовной лирики, ориентированной на два течения времени – земное, повседневное, и большое – небесное, движущееся по вечным законам правды и любви и переходящее в Вечность.