Выжившая - [55]

– Официально он принадлежал его матери, – дежурным тоном поправил Кейн.

– Я в курсе, – киваю. – Тебя не могло там быть, Оливер. Уолтер Хадсон… ну, он был по девочкам. Взрослым девочкам. Меня он не тронул, – повернув голову, смотрю на правильный профиль Оливера. И когда этот сумасшедший поворачивает голову и впивается в меня своим вскрывающим словно скальпель взглядом, снова начинаю сомневаться в собственных словах.

Мне известен психологический прием, используемый Кейном, я знаю, как он работает (подразумевается одна из форм психологических манипуляций под названием газлайтинг, главная задача которого – заставить человека сомневаться в адекватности своего восприятия окружающей действительности, тем самым выставив индивида ненормальным, «дефективным»). Двойные интонации, двойной смысл, двойная подача во всем, что он говорит или делает. Это намеренный эффект, чтобы впоследствии оспорить и перевернуть сказанное в удобном ему ключе. Оливер вдумчиво и методично сводит меня с ума. Противостоять сложно, даже если четко осознаешь что происходит, но я обязана попытаться.

– Я действительно ничего не помню. Ни боли, ни страха. Пустота. Сплошное темное пятно. Я была ребенком с не оформившейся психикой, когда в один страшный день очнулась в больнице, узнала, что побывала в аду и чудом вернулась оттуда, но потеряла там свою сестру. Зачем ты хочешь, чтобы я прошла через все это снова? – он смотрит на меня без всякого выражения, не считая нужным ответить на вопрос. Густая тьма из непроницаемых глаз вырывается наружу. Единственная лампочка гаснет, пару раз моргнув на прощание. Я опускаю ресницы, прячась от окружающего сюрреализма, и говорю то, что Оливер Кейн ожидает услышать от перепуганной до смерти жертвы.

– Не проходит ни дня, чтобы я не думала о Руби, о том, что могла спасти ее или облегчить страдания. Мне отчаянно хочется верить, что я попыталась… – набрав полные легкие кислорода, упираюсь затылком в прохладную цементную стену и продолжаю: – Не знаю, почему Хадсон похитил нас, как он это сделал, почему выбрал именно Руби и отпустил меня, не знаю, что происходило в течение двух месяцев плена, и как я оказалась в больнице. Не помню ничего из того, что говорил или делал этот монстр, каким образом убивал и пытал Руби. Впервые я увидела его лицо на фото во время допросов и после в новостях, и оно не вызвало во мне ни малейшего отклика.

– Я вызываю в тебе отклик, Шерри? – Оливер нарушает молчание, но на этот раз я готова. Вопрос звучит иначе, с новой вибрирующей вкрадчивой интонацией. – Что ты чувствуешь, когда смотришь на меня?

– Сейчас? – озадаченно уточняю я и получаю подтверждающий кивок. – Злость, по большей части, – неловко улыбаюсь, заправляя волосы за уши. – Хочется свернуть тебе шею, когда ты ведешь психодробительные игры. Согласись, все это, – обвожу взглядом темную комнату, – мало способствует откровенности и симпатии. Ночью мне казал…

– Я спрашиваю про сейчас, – он ненавязчиво останавливает меня. Это наводит на вполне определенные мысли. У парня серьезные проблемы с самооценкой и самоидентификацией. Как же, черт возьми, все это не вяжется с образом нежного и внимательного любовника, чутко настроенного на желания партнерши. Моя женская суть уверенно вопит, что парень, стоящий рядом со мной, на подобное не способен. Этот Оливер Кейн твердый и непробиваемый, как стена за нашими спинами.

– Я могу говорить предельно откровенно? – уточняю на случай возникновения неадекватных реакций. Напрасно. Эмоциональный фон Кейна перенастроен и наглухо закрыт.

– Можешь. Здесь нет никого кроме нас двоих. Все, что ты скажешь, останется внутри.

– Хорошо, – выдыхаю, собравшись с мыслями. – Ты не проявляешь агрессии, не угрожаешь физически, я уверена, что ты ничего мне не сделаешь. Во всяком случае, на данном этапе.

– И какова моя цель, по-твоему?

– Твоя? – переспрашиваю я и, дождавшись кивка, уточняю: – Мы сейчас не говорим о Гвен и ее мотивах, которые более чем прозрачны?

– Нет, мы не говорим о Гвендолен, – замечаю, что даже имя сестры в устах преобразившегося Оливера звучит иначе. Официально, бесчувственно. Еще вчера была стопроцентная уверенность, что они очень близки, и он по-своему балует Гвен, заботится и гордится ее успехами.

– До того, как я вошла сюда, мнение было другим, но сейчас считаю, что у тебя имеются определенные проблемы психологического плана. Ты не определен, не собран, находишься в поиске себя.

– Социопат, – подсказывает Кейн.

– Да, если одним словом. Социопат с навязчивыми фантазиями, – немного расширяю «диагноз». Чувствую себя по-идиотски, словно снова оказалась в кресле доктора Гилбер и обсуждаю нюансы маминого заболевания.

– Какого рода? – интересуется далеко «не безмолвный» пациент (отсылка к роману Алекса Михаэлидеса «Безмолвный пациент»). И я захожу издалека, чтобы плавно подойти к сути:

– Вся ситуация в целом, начиная с моего появления в доме, тщательно срежиссирована: загадочная рукопись, неизвестный автор, тайные послания, подброшенный ключ. Даже эта комната является идеальной декорацией к запланированной сцене, неоднократно проигранной в твоей голове. Согласен?