Вьюрки - [2]

Потом, придирчиво разбирая предшествующие события на фрагментики в надежде хоть что-нибудь найти — не считать же предвестниками сломавшиеся часы и скандал у Бероевых, — Валерыч вспомнил, что ночью его разбудил звук снаружи, громкий и тугой. Даже уши заложило. А может, странный звук Валерычу приснился и не просыпался он той ночью вовсе…

Дорога вдоль реки привела к забору. Валерыч огляделся: кругом покачивались травяные метелки, на берегу кропили мелкими слезами плакучие ивы. На угловой даче, почти не видимой за живой изгородью, деловито стучали тяпкой. Валерыч начал раздеваться, аккуратно складывая на траву штаны, дачную рубаху с нехваткой пуговиц, трусы. Согласно его не то чтобы очень оформленной, но требовавшей решительных действий теории, всё, что побывало здесь, могло ему помешать. Он, правда, и сам пробыл на территории изрядное количество времени, но одушевленная материя, безусловно, имела иные свойства, главными из которых, по мнению Валерыча, были воля и разум. Насчет ушных затычек он задумался, но все-таки оставил: в любой момент можно выкинуть, да и маленькие они совсем.

Голый Валерыч был многоцветен — от белоснежного до сизо-багрового. Вид он теперь имел не браво моряцкий, а мягкий, уязвимый, как выломанная из панциря улитка. Неожиданно для себя размашисто перекрестившись, Валерыч отодвинул засов, толкнул створку ворот и шагнул наружу. За воротами был обычный пригородный пейзаж — желтое от сурепки поле, по правую руку река, на горизонте топорщился лес, а по левую руку, довольно далеко, — коттеджный поселок. Валерыч пошел налево.

Тогда, утром, его разбудил женский вопль. Окончательно, что ли, Света свою Наргиз убить решила, подумал спросонья. А вопила действительно Наргиз. По-восточному тоненький голосок надрывался: «Дорога ушла!» О как, подумал Валерыч, спятила.

А когда он, неторопливо сделав гимнастику и позавтракав, вышел из своей дачки, на пятачке за забором уже топтались люди. И Бероевы тут были, и Никита Павлов, тихий молодой алкоголик, и непримиримый, всегда будто готовый прыгнуть на собеседника пенсионер Кожебаткин, и председательша Клавдия Ильинична Петухова, плавная и величественная, и другие дачники.

— Молоко привезли? — подойдя к забору, спросил Валерыч у стоявшего ближе других Кожебаткина.

— А черт их знает! — тут же распалился Кожебаткин. — Говорят, выезд перекрыли!

— Нет его, выезда, — тихо сказал Никита.

От гомонящей толпы дачников то и дело отсоединялась то одна, то другая группка и уходила к главным воротам. Потом возвращались растерянные, молодежь гоготала в возбуждении, гул усиливался. Происходило что-то непонятное. Валерыч колебался — пойти открыть парник с помидорами или все-таки глянуть сначала, из-за чего взволновались Вьюрки, — и выбрал второе.

Вьюрки, как всякое садовое товарищество, были поделены на несколько улиц с благостными названиями: Лесная, Рябиновая, Вишневая. Улицы впадали одна в другую и имели общий выезд к главным воротам, за которыми шла проселочная дорога, и далее трасса, и далее широкий путь к цивилизации. Места были живописные: лес, река, маленькая и мутная, но зато с плакучими ивами, и с мостками прямо из деревенского детства, и с церковкой на том берегу, на пригорке. И, кроме того, с плотвой и лещами, которых Валерыч успешно ловил на донку, когда хотелось почувствовать себя добытчиком.

О том, что надо бы поставить донку на леща, он и размышлял, когда вместе с другими дачниками прошел мимо поворота к выезду из Вьюрков. Точнее, мимо места, где поворот прежде существовал. Потому что теперь его не было. Валерыч вернулся на десяток шагов и, внимательно смотря по сторонам, снова направился к повороту. Вот дача Тамары Яковлевны, старушки-кошатницы, которая вечно забывает повернуть вентиль, и вся улица сидит без воды. Вот водокачка, за ней должен быть поворот к выезду, дальше улица Лесная, идущая мимо общего забора, за которым лес… За водокачкой сразу начиналась Лесная, безо всякого поворота. Смотрелось это так естественно, будто поворота никогда не было. Домик Тамары Яковлевны — водокачка — синий домик на улице Лесной. Там жило семейство, Валерыч в лицо их знал, а по именам не помнил, овчарок держали, одна незаметно сменяла другую, и все звались Найдами…

Валерыч снова вернулся и проделал тот же путь в тупой и требовательной надежде, что поворот как-то нарастет обратно. Но он не появился. Как будто из окружающего пространства вырезали кусок и снова сшили, да так удачно, что не осталось ни шовчика, ни морщинки.

Голый Валерыч остановился. Воздух так и наливался жарой. Валерыч, хоть и намазался солнцезащитным кремом, чувствовал, как болезненно стягивается кожа на плечах. У него не было ни кепки, ни воды с собой: это противоречило теории, что все, побывавшее в проклятом месте, мешает. Может, тот самый крем, впитавшийся в кожу вместе с вьюрковским проклятием, и был виноват в том, что по полю с сурепкой, мотыльками и коттеджным поселком на краю Валерыч шел уже часа четыре.

Сначала все уходили в одежде. Как тот строитель, смуглый человек в вечной вязаной шапке, который вместе с двумя-тремя собратьями пилил и стучал на одном из участков. Он, сказав что-то протяжное и малопонятное, перемахнул через забор и оказался в лесу, обступавшем Вьюрки. Дачники смотрели на него через ржавую сетку тревожно и молча. Сделал несколько шагов по мягко пружинящей хвое, наступил с хрустом на пивную банку — лес был вьюрковцами изрядно замусорен. Дальше начинался малинник, потом тяжело покачивающиеся елки. Строитель посмотрел на дачников и растерянно улыбнулся. Лес, исхоженный и загаженный, казался совсем темным, и место первопроходец выбрал неудачное — ни одной тропинки.