Выстрелы в Сараево - [69]

По стечению обстоятельств именно в тот момент автор очерка вступил в нешуточный конфликт с Пашичем, причем с легкой руки своего зятя Драгиши, который повел газетную кампанию против коррупции. Замазаны ею были и сын Пашина, и его друг Милан Стоядинович (тогдашний министр финансов и будущий премьер Югославии). Драгиша Стоядинович (как по иронии судьбы звали зятя) не скрывал, что покровительство коррупционерам оказывал сам премьер[260].

Вот на этом фоне и вышел очерк Йовановича, который можно рассматривать двояко: и как камешек в огород Пашича — неудачливого миротворца, провалившего свою миссию в четырнадцатом году, и как косвенный вклад в борьбу с его коррумпированным окружением. С первых же строчек автор интригует:

Начало мировой войны застало меня на должности министра народного просвещения в кабинете г. Николы Пашича. О тех днях я недавно записал кое-какие воспоминания и заметки[261]. По сему случаю я выбрал из них несколько отрывков, так как еще не наступило время для открытия всего.

Не помню, в конце мая или в начале июня, в один обычный день господин Пашич — он по сему поводу больше имел дела со Стояном Протичем, у которого тогда было министерство внутренних дел, но то же самое сказал и всем нам: некие люди, мол, собираются поехать в Сараево, чтобы убить Франца Фердинанда, который намеревался прибыть туда и которому готовилась торжественная встреча. Как мне впоследствии сказали, эта подготовка велась кругом людей, тайно организованных, и патриотическими ученическими кружками в Белграде (боснийско-герцеговинскими)[262]. И г. Пашич, и все мы сказали, и Стоян согласился, что он должен отдать приказание пограничным властям на Дрине, дабы помешать переходу реки юнцами, которые уже отправилась с этой целью из Белграда. Но те пограничные «власти» и сами принадлежали к организации, и они не исполнили приказание Стояна, а ему донесли — а он впоследствии нам — что приказ пришел к ним слишком поздно, так как те юнцы уже успели совершить переправу.

Так пропала попытка правительства предотвратить подготовлявшееся покушение, как пропала и попытка, которую по собственной инициативе предпринял наш посол в Вене, г. Йоца Йованович[263], ходатайствовавший у министра Билинского[264], дабы отвратить эрцгерцога от задуманного рокового пути. Так было совершено покушение в Сараеве в масштабах более страшных, чем было предусмотрено, и с такими последствиями, которые никому тогда не могли во сне присниться.

Главного атентатора Гаврило Принципа я знал лично. Видел его два или три раза в моем министерстве, куда он приходил с намерением получить от меня одобрение на сдачу им приватного экзамена в гимназии, сперва за пятый, а потом за шестой класс.

Рассказав немного об этих встречах, Л. Йованович снова свернул на главную тему:

На Видовдан после полудня я находился в своей квартире в Сеньяке (один из богатых районов Белграда. — И. М.). Около пяти часов вечера зазвонил телефон, и чиновник из пресс- бюро сообщил, что произошло в полдень в Сараеве. И хотя я знал, что подготовлялось там, все же точно кто-то неожиданно ударил меня, когда я держал трубку; когда позже новость подтвердилась с других сторон, начала меня грызть тяжелая тревога…

Страшные мысли обуревали меня. Это началось с пяти часов, в воскресенье на Видовдан, и длилось днем и ночью, пока я в надежде на облегчение не прикорнул до утра вторника. Тут ко мне (в министерство просвещения) пришел молодой друг майор Н. И он был озабочен, но не отчаивался, как я. Ему я высказал свои страхи — бесконечные и просто неразумные. И он мне своим обычным, как всегда в таких случаях, прекрасным, тихим, но поистине проникновенным голосом сказал (примерно вот что): «Господин министр, я думаю, не стоит отчаиваться. Пусть Австро-Венгрия пойдет на нас Это все равно случится раньше или позже. Сейчас, действительно, очень неудобный момент, чтобы сводить счеты. Но не в нашей власти делать выбор. И если она выберет войну— пускай! Быть может, это кончится плохо для нас, но кто знает! Возможно, будет и по-другому!»[265].

Люба Йованович так до конца жизни и не отрекся от своих безыскусных домашних записок. Весной 1925 года он дважды решительно подтверждал свою правоту в «Политике», оговаривая, однако, что никогда не утверждал, будто «засекреченный» разговор шел на заседании правительства (это была его маленькая уступка критикам).

То, что я «открыл» в альманахе г. Ксюнина, т. е. что в сербском правительстве в 1914 году знали о какой-то подготовке свершившегося в Сараеве покушения, никакое не открытие: это была вещь известная, — настаивал Люба[266].

— О том уже давно говорилось, причем говорилось именно с сербской стороны. Сам г. Пашич 1914 году, 7 июля по-новому, стало быть, спустя девять дней после сараевского покушения дал интервью, в котором сказал, что сербское правительство вовремя оповестило венское правительство об опасностях, которым подвергается тогдашний наследник габсбургского престола на планируемом пути в Сараево… Кто хочет сейчас это отрицать или запираться в этом и утверждает, что сербское правительство не знало ничего о планах тех, кто умышлял покушение на жизнь эрцгерцога Франца Фердинанда, тот возьмет на себя столь же излишнюю, сколь и вредную задачу