Выстрелы в Сараево - [68]

Десятую годовщину мировой войны один из старожилов русского Белграда журналист Алексей Ксюнин[255] решил отметить изданием небольшой памятной книжицы. Денег у него было мало, и на большее он не мог рассчитывать. Своими воспоминаниями с ним поделились далеко не самые известные сербы и один его русский приятель, подписавшийся просто: Е. Егоров. Так бы и канула в лету эта неказистая с виду брошюра под трогательным названием «Кровь славянства», если бы не одно трагикомическое обстоятельство: ветеран сербской политики Люба Йованович из сострадания к тяжкой судьбе беженца Ксюнина не смог отказать ему в просьбе поучаствовать в подготовке юбилейной книжицы. Но из-за текущих дел браться за перо политику было недосуг, и тогда он нашел выход: достал из укромного уголка свои записи, сделанные по свежим следам событий. Спустя год Йованович писал:

В том, что часть этой рукописи ныне все-таки опубликована, виновата, если хотите, моя слабость: я хотел непременно сдержать слово перед человеком, который в моих глазах имел много качеств, заслуживающих мои симпатии: эмигрант (как и я), долго был нашим союзником в войне, освободившей мое отечество, и вдобавок русский, а значит, страдалец, который с великим трудом зарабатывает свой кусок хлеба[256].

Этим очерком со скромным заголовком «После Видовдана 1914 года» Ксюнин и «выстрелил», даже не предполагая, куда залетит снаряд. А разорвался он не в Белграде, где после выхода сборника, как говорится, и ухом не повели (тут никого не интересовали печатные чудачества русской эмиграции), и не окрест, а в далекой Англии! Шум подняла некая госпожа Дурам, читавшая лекции в Британском институте по международным вопросам. Уже в декабре 1924 года вышли первые печатные комментарии к очерку Йовановича, а 27 декабря известный историк Сидней Фей[257] рассуждение об очерке Йовановича сделал «изюминкой» своей лекции перед годовым собранием Американского исторического общества (в присутствии нескольких сотен историков из разных краев Америки). Немцы быстро смекнули, что нашелся наконец хороший повод потребовать ревизии Версальского договора, взвалившего на них вину в развязывании Первой мировой войны. В Лондоне против немецкого реваншизма восстал У. Сетон-Уотсон, заслуживший в известных кругах неофициальный титул «отца Югославии»[258]. Он требовал от белградских властей объяснений, но те стыдливо отмалчивалась, не зная, какую позицию занять. В белградских газетах появились сообщения, что готовится к печати некая «Голубая книга» с новыми разоблачительными материалами о причинах войны и ее виновниках (оказалось, что это блеф). В конце концов у Пашича дрогнули нервы, и он пошел в атаку на Йовановича, поручив для начала сию неблагодарную миссию редактору «Политики» Д. Еленичу, отставному личному секретарю Александра Карагеоргиевича. Тот в эпитетах по адресу Любы Йовановича не стеснялся:

Интересно отметить, что все мы в Белграде, и официальные, и неофициальные лица, узнали об этой предательской лжи г. Любы Йовановича только после того, как в Белград начался массовый приток нот и представлений от наших союзников и больших военных друзей с вопросами, что все это может означать.

Между тем все, от первой и до последней буквы в вышеприведенном отрывке из «воспоминаний и заметок» г. Любы Йовановича — абсолютная ложь… Ложь самая гнусная; левантийская ложь, что о сараевских атентаторах и о замышляемом покушении на пок. Франца Фердинанда в Сараеве говорилось хоть бы одно слово на заседании Министерского Совета Королевства Сербии, в котором г. Люба Йованович был министром просвещения и по делам церкви. Первые и последние вести о пути боснийских революционеров в Сараево пок. Стоян Протич получил за четыре дня до удавшегося Видовданского покушения от начальника Подриньского округа, причем в той связи, что атентаторы при переходе в пьяном состоянии исколотили г. Самокресовича, тогдашнего и нынешнего Управляющего Баней Ковилячей (курортом. — И. М.), т. е. после того, как они уже перешли на боснийскую территорию. Самым категорическим образом утверждаю, что кроме пок. Стояна Протича, который всем этим вещам не придал никакой важности, с учетом охранительных мер тогдашней австро-венгерской полиции, никто другой о всех этих вещах не знал ничего, а особенно подчеркиваю тот факт, что г. Люба Йованович о Сараевском покушении узнал первые вести вместе со всем остальным светом и Белградом в день совершения этого грозного события[259].

Читая такое, можно заключить, что Люба Йованович нанес удар в спину своей стране, выдав свято сберегаемую государственную тайну. Но уверен, что искренний сербофил Ксюнин, публикуя его очерк, так не считал.

Выпуская свою тоненькую книжку, он подозревал, что она, несомненно, выбьется из общего ряда мемуарных публикаций, но политической сенсации вряд ли ожидал. Одно было очевидно: признания Л. Йовановича не пахли предательством, а шли по тонкой грани былого противостояния «чернорукцев» и Н. Пашича, ставя под сомнение, прежде всего, репутацию последнего. И очевидно, заботиться об этой репутации у бывшего министра, а ныне председателя Народной скупщины не было никакого желания.