Высший круг - [7]

Расставшись с ними, Артур вышел на верхнюю палубу, к спасательным шлюпкам и плотам. Залитый светом лайнер вслепую мчался сквозь чернильно-темную ночь, пробивая себе дорогу через длинные валы Атлантики. Короткие вол­ны разбивались о его нос, высвобождая гейзеры радужных капелек, осыпавших мелкой пылью переднюю палубу. Опер­шись о парапет, Артур долго смотрел на пенную кромку, рас­ходившуюся в стороны от корабля и исчезающую в глубинах ночи. Далеко, в самом конце пути, еще прятался силуэт Нью-Йорка. О, конечно, он не отправлялся на завоевание Ново­го Света, как множество пассажиров «Квин Мэри», и даже был уверен, что никогда не вознамерится там обосноваться, но его привлекало другое: интуитивное ощущение, что там, возможно, таится некое будущее, закрытое для Европы, из­нуренной пятилетней гражданской войной.

На его плечо легла чья-то рука.

— Надеюсь, ты не намереваешься покончить с собой?

Элизабет накинула дождевик поверх вечернего костюма. Когда она наклонилась, чтобы проследить за водным следом, зачаровавшим Артура, ветер сорвал ее морскую фуражку, она скользнула по пенному гребню волны и исчезла.

— Адиос! — сказала Элизабет. — Она мне очень нрави­лась, но это не моя любимая. Ну что? На когда назначено твое самоубийство?

— Меня это не слишком привлекает. Я где-то читал, уже не помню где, что каждый самоубийца, даже исполненный решимости, оставляет себе путь к отступлению. Пусть даже один шанс из ста, не больше, но хотя бы один, в далеко не тщетной надежде на то, что некое органичное вмеша­тельство отменит причину или причины его самоубийства и воскресит его в мире, не отравленном отчаянием. Если броситься в океан, то один шанс из ста становится одним шансом на миллиарды, особенно ночью. Нет, я вовсе не хочу кончать с собой, а ты?

— Пошли. Я замерзла. Ветер пронизывает до костей. Я выпила слишком много шампанского. Да, раз или два я вы­нашивала мысль о самоубийстве. В прошлом году. Повод не самый возвышенный. Постельная история, как элегантно говорите вы, французы. Я позвонила из Нью-Йорка Мад­лен. Она расхохоталась в трубку. Я тоже посмеялась. Мы больше никогда об этом не говорили… Моя каюта в конце коридора. Я тебя не приглашаю, хотя мне немного этого хочется, но такие вещи не стоит совершать безрассудно. Я говорю беззастенчиво. Это не означает, что я готова за­валиться с тобой в койку, тем более что ты уже бесповорот­но поддался чарам Аугусты.

Она вскользь поцеловала Артура в щеку и ушла по ко­ридору, балансируя руками в такт корабельной качке. До­бравшись до своей двери, она обернулась и, прежде чем исчезнуть, помахала ему рукой. Каюта Артура находилась в самом центре корабля, в ней не было иллюминатора, а потоки воздуха из кондиционера приносили с собой глухое ворчание машин, точно некоего чудовища, и, с равномер­ными интервалами, спазмы огромной железной махины, которую била дрожь, когда волна сбивала ее с ритма. Сон не шел, точнее, Артур впал в дрему, наполненную образами и смехом, под колыбельную ложно невинного голоса, оста­ваясь одновременно в сознании и на грани сонных фанта­зий. Так, он без всяких видимых причин увидел, что Жетулиу сидит у руля шлюпки и задает ритм — «раз-два» — двум десяткам бабулек, сидящим на веслах в платьях для заго­родной прогулки, в шляпах с цветами. Лишаясь сил, они умирали одна за другой, и вдруг появилась Аугуста, стоя на носу, развязала сари, которое наполнил ветер, унося шлюпку прямо в порт Нью-Йорка, где катафалки поджи­дали иссохшие трупы старушек, все еще цепляющихся за свои весла. Корпус «Квин Мэри» задрожал под ударом одно­го из тех бетонных валов, что разбивают пополам корабли Ост-Индской кампании, нагруженные золотыми слитками и фарфором.

Артур зажег настольную лампу. Аугуста исчезла, как по волшебству. Она не знала, что обладает таким даром, но все, кому она снилась по ночам или грезилась днем, вос­хищались, что она может одновременно быть и не быть. Артур обвинил во всем шампанское и смуту, внесенную в его ум Элизабет. В менее рациональном мире ему бы сле­довало броситься в воду и поймать фуражку, пока ее не унесло волной. Элизабет предупредила бы капитана «Квин Мэри», корабль дал бы задний ход. Его бы выловили из ог­ромного океана, подняли лебедкой на борт, пассажиры, сгрудившиеся на палубе, аплодировали бы ему. Элизабет надела бы на него свою фуражку, вода с которой текла бы ему за шиворот. Он был бы героем. Артур встал, попил из-под крана теплой воды, попытался читать историю США, которая нагнала на него такую скуку, что он погасил свет и снова погрузился в дремоту, навеянную ровным ходом судна. Налетев на бетонную волну, «Квин Мэри» словно по инерции заскользил по поверхности моря, похожего на раз­литое масло. Пурпурная роза в корсаже Аугусты прошла сквозь темноту каюты в ореоле белесого и дрожащего, как студень, света, какой, как говорят, излучают медиумы. Ар­тур протянул руку, схватил пустоту, и одновременно в ка­юту ворвался запах духов Аугусты и тут же растаял. Если только это не были духи Элизабет. Он уже не помнил…

Профессор Конканнон яростно греб — не из-за аварии в машинном отделе судна, а чтобы, как он объяснил, вывести токсины после вчерашних излишеств. С пунцово-красным лицом, со лбом, мокрым от пота, капельками стекавшими на его кустистые черные брови, с полотенцем на шее, в огромных крагах, в сером шерстяном спортивном костюме с надписью «Янки» на спине, он яростно сотрясал тренажер для гребли в спортивном зале. Сделав передышку, он вы­тер лицо полотенцем и улыбнулся Артуру, вяло крутившему педали на велосипеде без колес.