Высший генералитет в годы потрясений - [60]

Детство и отрочество, эти самые важные годы в становлении человека, как видим, прошли у Котовского тоскливо. Они не были согреты любовью и лаской матери, к которой, как растение к лучам солнца, стремится душа ребенка. На долю Котовского, как и Орджоникидзе, Кирова, других видных подпольщиков-большевиков, выпало немного радостных дней, которые составляют счастливый удел детства. После смерти отца, когда Грише исполнилось 16 лет и он оказался круглым сиротой, чувство тоскливого одиночества стало еще острее. К этому надо добавить нравственные муки, которые мальчик испытывал от физического недостатка — сильного заикания. Впечатлительный подросток зачитывался книгами о Спартаке и Оводе, казачьей вольнице Степана Разина и самозванце Пугачеве. А тут еще и листовки, запрещенные книги и брошюры. В те годы в Кишиневе еще не было крепкого марксистского ядра революционеров, больший вес имели анархисты, и их литература чаще всего попадалась Котовскому. В воззваниях восхвалялись террор, экспроприация помещичьей собственности. Призывы к тому, чтобы принуждать помещиков и фабрикантов раскошеливаться посмелей да платить пощедрей падали на благодатную почву, подготовленную сумбурным, бессистемным чтением, стремлением подражать романтическим героям авантюрных романов.

Широко известный эпизод из кинофильма «Котовский», когда главный герой входит в кабинет, где находится один из богатейших помещиков Бессарабии, и командует: «Ноги на стол! Я — Котовский!», имеет реальную основу. Конкретным прототипом был владелец крупного имения по фамилии Негруш, который имел неосторожность в кругу кишиневских знакомых хвастливо заявить, что не боится Котовского: у него из кабинета проведен звонок в соседний полицейский участок, а кнопка звонка на полу. Доверенные люди сообщили об этом Котовскому. Он явился к Негрушу среди бела дня за деньгами, произнеся остроумную команду, которая очень полюбилась маленьким кинозрителям и долго звучала в городских дворах и сельских околицах, где многие поколения мальчишек играли в «Котовского».

На мой взгляд, ближе всех к постижению натуры Котовского подошел Р. Гуль. «Ловкость, сила, звериное чутье сочетались в Котовском с большой отвагой, — пишет он. — Собой он владел даже в самых рискованных случаях, когда бывал на волос от смерти. Это, вероятно, происходило потому, что «дворянин-разбойник» никогда не был бандитом по корысти. Это чувство было чуждо Котовскому. Его влекло иное: он играл «опаснейшего бандита» и играл, надо сказать, мастерски».

Прав, пожалуй, писатель и тогда, когда говорит, что в Котовском была своеобразная смесь терроризма, уголовщины и любви к напряженности струн жизни вообще. В подтверждение он приводит такой пример. К одной из помещичьих усадеб подъехали трое верховых. Вышедшему на балкон помещику передний верховой отрекомендовался Котовским: «Вероятно, слыхали? Дело в том, тут у крестьянина Мамчука сдохла корова. В течение трех дней вы должны подарить ему одну из ваших коров, конечно, дойную и хорошую. Если в три дня этого не будет сделано, я истреблю весь ваш живой инвентарь! Поняли?!»

И трое трогают коней от усадьбы. Страх помещиков перед Котовским был столь велик, что никому и в голову не приходило ослушаться его требований. Вероятно, и в этом случае крестьянин получил «дойную корову».

Безнаказанные приключения бессарабского Дубровского становились уже слишком шумным скандалом. Помещиков охватила паника, многие переезжали в Кишинев. За дружиной Котовского по лесам гонялись конные отряды. Иногда нападали на след, происходили перестрелки и стычки котовцев с полицией, но все же поймать Котовского длительное время не удавалось, хотя за него была объявлена крупная награда.

Яростная ловля «благородного разбойника» окончилась конфузом для возглавлявшего отряд конных стражников помощника пристава 3-го участка Зильберга: вместо поимки Котовского он сам был схвачен им. Незадачливый ловец, связанный котовцами, уже прощался с жизнью, но грозный предводитель шайки снова сделал эффектный жест: отпустил пленника с миром, взяв с него честное слово, что он прекратит теперь всякое преследование. Зильберг слово дал, но, поскольку книг о благородных разбойниках не любил, то и правил предложенной честной игры выполнять не стал. Благополучно унеся ноги из устроенной котовцами западни, он путем коварства и провокаций выследил доверчивого потрясателя юга России на конспиративной квартире в Кишиневе, где и схватил героя романтических авантюр и политических экспроприаций вместе с его главными сподвижниками. Разносчики газет в Одессе и Кишиневе срывали голоса, выкрикивая сенсационную новость: Котовский пойман и заключен в Кишиневский замок! Зильберг, вырвавший победу у пристава 2-го участка Хаджи-Коли, тоже охотившегося за Котовским, получил обещанное за поимку атамана вознаграждение — 1000 рублей. Это случилось в феврале 1906 года.

А уже 31 августа во все концы Российской империи полетела секретная телеграмма, в которой сообщалось, что из кишиневской тюрьмы бежал опасный преступник Григорий Котовский. Не все знали, что побег был совершен из специальной камеры, «железной», как называли ее тюремщики, и располагалась она в башне на высоте шестиэтажного дома. К «одиночке» приставили постоянного надзирателя, а во дворе, у башни, выставили дополнительный пост. К одиночному режиму и полной изоляции от живого мира этого необычайной физической силы и железной воли человека, обуреваемого неудержимой жаждой свободы, приговорили после попытки побега — фантастической, «нахальной», как говорил он сам.