Высший генералитет в годы потрясений - [58]

В позднейших книгах этот эпизод подается в иной интерпретации. Исчезают личные мотивы. Причиной конфликта молодого практиканта с помещиком становится резкий контраст между каторжным трудом наемных крестьян и беспечной жизнью господ. Прямой по натуре и характеру, Котовский при первой же стычке с требовательным и властным самодуром высказал ему свое презрение. Распетушившийся помещик замахнулся арапником, но не успел опустить его, как Котовский ловким движением обезоружил помещика и выбросил из конторы. Взбешенный князь приказал дворне связать практиканта, избить и ночью выбросить в степи. В другой книжке, вышедшей в семидесятых годах, этот эпизод подается таким образом, будто бы Котовский вступился за крестьян, которым помещик приказал всыпать розог. Мол, молодой практикант выступил против несправедливого наказания и издевательств.

Канонизация образа продолжалась. Многие эпизоды переосмысливались, им давалось совершенно иное, отвечающее пропагандистским задачам того времени толкование. Из некоторых произведений вытекало, что после первого столкновения с самодуром-помещиком Котовский сделался ярым врагом угнетателей и вступил на путь сознательной борьбы с царизмом. Постепенно забывалось, что он, по его собственному глубоко искреннему определению, был «стихийным коммунистом» до Октября и даже тяготел к анархистам. «Вся беда, все несчастье Котовского состояло в том, что он, чуткий к людскому горю, по натуре неспособный мириться с глумлением над народными массами, не столкнулся с теми, кто мог бы направить его на путь революционной борьбы, — писал Феликс Кон в предисловии к книжке М. Барсукова «Коммунист-бунтарь». — Подобно герою Мицкевича, он страдал за миллионы людей, боролся, как умел, как понимал, но до революции лишь отражал в себе бунт народной стихии».

Упрощенное, схематичное изображение Котовского, начавшееся в тридцатые годы, пошло, конечно же, от «Краткого курса истории ВКП(б)», где были перечислены имена некоторых героев Гражданской войны, уже к тому времени покойных, а потому и не опасных новому диктатору. Хотя нет, все началось гораздо раньше. Методологической основой характеристики Котовского в «Кратком курсе» послужило, безусловно, короткое письмо Сталина «О тов. Котовском», опубликованное в украинском журнале «Коммунист» в 1926 году. Оно заслуживает того, чтобы быть процитированным полностью.

«Я знал т. Котовского, как примерного партийца, опытного организатора и искусного командира, — писал, будто указывая историкам и беллетристам темы их будущих книг, генсек. — Я особенно хорошо помню его на польском фронте в 1920 году, когда т. Буденный прорывался к Житомиру в тылу польской армии, а Котовский вел свою бригаду на отчаянно-смелые налеты на киевскую армию поляков. Он был грозой белополяков, ибо он умел «крошить» их, как никто, как говорили тогда красноармейцы. Храбрейший среди скромных наших командиров и скромнейший среди храбрых — таким помню я т. Котовского. Вечная ему память и слава».

Слово вождя — закон. Вот ученые и крутились вокруг этого целеуказания, не смея переступать за четко обозначенные границы дозволенного. Примерный партиец, опытный военный организатор, искусный командир, польский фронт — вот вам темы, творите! А до Октября — ни-ни. Что? Стихийный протест народа имел многообразные проявления? А вдруг докопается кто-либо, что царские суды зачислили Котовского в «уголовные»? Расправлялся-то он не с министрами, а с помещиками. Вот если бы с министрами — тогда другое дело. Как Семковский. Протестант такого же типа, что и Котовский, не связанный с партией, а смотрите, пальнул из револьвера в министра двора Черевина. Покушение на министра — и был квалифицирован как политический преступник. А Котовский числился в уголовных. Не надо, не поймет народ. Лучше так — польский фронт, примерный партиец и далее по тексту.

Если бы ему сказали в 1904 году, что его назовут примерным партийцем, он бы рассмеялся. Котовский не примыкал ни к одной партии. Он действовал сам по себе. Помогали ему двенадцать отчаянных храбрецов, с которыми он скрывался в лесах. Уже после первого лихого налета полиция была поставлена на ноги. Помещики потеряли сон и увеличили охрану имений. Всюду были расставлены пикеты для поимки смельчаков. А они продолжали налеты. Однажды, окружив в лесу пеший этап крестьян, задержанных за беспорядки и препровождаемых под конвоем в кишиневскую тюрьму, Котовский освобождает их и расписывается в книге старшего по команде: «Освободил арестованных атаман Адский».

Недаром зачитывался фантазиями романов и драм впечатлительный мальчик, стеснявшийся своего заикания и потому проводивший время в одиночестве над книгами. Его называют шиллеровским Карлом Мором, пушкинским Дубровским, бессарабским Зелим-ханом. Он появлялся то тут, то там, выныривал, где его меньше всего ждали. Популярность атамана Котовского росла и ширилась. Его видят даже в Одессе, куда он приезжает в собственном фаэтоне, с неизменными друзьями — кучером Пушкаревым и адъютантом Демьянишиным.

По всей Бессарабии Котовский становится темой дня номер один. Репортеры южных газет неистощимы в описании его похождений. Даже в детективных романах грабители редко отличались такой отвагой и остроумием, как Котовский. Не отстают от репортеров помещичьи жены и дочери. Вот уж кто самые ревностные поставщицы легенд, окружавших ореолом романтичности «дворянина-разбойника», «красавца-бандита», «благородного мстителя». В городах он всегда появлялся в роли богатого, элегантно одетого барина, на собственном фаэтоне — этакий статный брюнет с крутым подбородком. Много спорили о его происхождении — простолюдина за версту видно, он и разговора светского поддержать не в состоянии. А Котовский прекрасно разбирался в тонких винах, музыке, рысаках, спорте, что говорило о хорошем воспитании. Он был остроумным человеком. Это отмечали даже его невольные «клиенты». Вот как описывался, например, «Маленьким Одесским листком» случай, когда Котовский решил оказать помощь крестьянам сгоревшей под Кишиневом деревни.