Высшая мера - [4]

Но продолжение у этого разговора все-таки было - примерно через неделю Кандауров позвонил Апыхтину домой, причем в довольно-таки необычное время, поздним вечером позвонил, в двенадцатом часу.

- Володя, у тебя есть враги? - спросил Кандауров без обычных многословных приветствий.

- Нет, только друзья, - ответил Апыхтин не задумываясь. - И ты, Костя, первый из них.

- У тебя есть враги, Володя.

- Кто же это, поделись! - шутя воскликнул Апыхтин, полагая, что Кандауров после этих слов начнет намекать на прибавку к жалованью.

- Не знаю, Володя. Но твой веселый тон говорит о том, что и ты не знаешь. Но они есть, Володя. И это серьезные ребята. Слушок такой прошёл по нашим уголовным коридорам. Мне бы не хотелось, чтобы с тобой случилось что-нибудь неприятное. Береги себя, Володя.

- И ты не можешь мне в этом помочь?

- Вот помогаю. Как могу. Знаешь, странная такая, неуловимая информация… Не то что-то есть, не то нет… Но мой нюх, зэковский, лагерный, называй его как хочешь… Он редко меня подводит.

- Но все-таки подводит?

- Не надо на это надеяться… Знаешь, почему я к тебе проникся? Нет, не из-за денег, которые ты мне время от времени даешь… Неделю назад я понял, что ты ничего так мужичок, ничего… Сначала выволочку сделал, потом коньяком угостил. Если бы ты только мне налил, я бы его тебе в лицо выплеснул. Но ты все правильно сделал… И я понял - наш человек. У тебя двери в квартире стальные?

- Стальные.

- Это хорошо. - Голос Кандаурова сделался каким-то усталым. - А этаж какой?

- Седьмой.

- Над тобой есть этажи?

- Еще пять.

- Это хорошо, - повторил Кандауров. - Спокойной ночи, Володя, извини за поздний звонок.

И этот вот разговор припомнился Апыхтину, когда утром, в запахнутом халате на голое тело, он сидел в кресле и разговаривал со своим заместителем. Будь Апыхтин опытнее в уголовных делах, пообщайся он побольше с авторитетами, то, возможно, иначе отнесся бы к ночному предупреждению Кандаурова. Он мог бы насторожиться, будь у него жизнь другой, не столь удачливой. Но везло ему, во всем везло. И банк работал, наполнялся деньгами, а сколько их сгорело, этих банков, сколько сгинуло вместе со своими председателями и заместителями! И женщина, в которую влюбился, стала его женой, и сын родился, именно сын, а не дочь - ему хотелось, чтобы Апыхтины продолжали свое победное шествие по земле. И со здоровьем у него все было в порядке, из всех лекарств он знал только анальгин да аспирин.

Нельзя сказать, что Апыхтин полностью пренебрег словами Кандаурова, вовсе нет. Он вызвал к себе начальника охраны банка, бывшего милицейского майора Пакина, и строго поговорил с ним - тот немедленно дал нагоняй автоматчикам у входа и на этажах. Предупредил Катю, чтобы без телохранителя из дома не выходила и чтобы Вовку куда попало не отпускала. На всякий случай своему водителю выхлопотал пистолет Макарова и положил в бардачок «мерседеса».

В половине десятого утра снизу, из «мерседеса», позвонил водитель. Апыхтин к тому времени уже был готов - в костюме, белой рубашке, при галстуке, с тонким чемоданчиком. Катя проводила его до дверей, Апыхтин обнял ее, всерьез обнял. И поцеловал тоже всерьез.

- Слушай, Апыхтин! - воскликнула Катя, отстраняясь. - Я чувствую, что ты не хочешь идти сегодня на работу.

- А как ты догадалась? - Апыхтин еще не потерял способность краснеть, но в полумраке не было заметно его пылающих щек.

- Я бы сказала, но мне неловко… По-моему, ты готов немедленно вернуться в спальню, а?

- Как ты права, как права… - Апыхтин виновато склонил голову.

- Ничего, скоро Кипр, - усмехнулась Катя. - Наверстаем.

- Одна надежда на Кипр… - И Апыхтин вышел на площадку.

Чуть помедлив, Катя дождалась, когда он обернется, подмигнула, махнула прощально рукой и лишь после этого закрыла дверь. Стальную, бронированную дверь, которую Апыхтин неохотно, но поставил полгода назад - его заместители установили себе такие двери еще раньше.

Свежевымытый «мерседес» цвета мокрого асфальта стоял, посверкивая на солнце еще не высохшими каплями влаги. Затемненные стекла были протерты, хромированные накладки сияли празднично и почти торжественно. Распахнув дверцу, Апыхтин упал на мягкое сиденье рядом с водителем и, откинувшись на спинку, закрыл глаза.

- Привет, Гена, - сказал он, улыбаясь в бороду - он до сих пор ощущал на губах Катин поцелуй. - Что хорошего в большой жизни?

- Здравствуйте, Владимир Николаевич… А новости… На Филиппинах вулкан ожил, огнем дышит… В Колумбии землетрясение… На Камчатке пожары. - Последние слова водитель произнес, уже влившись в поток машин на залитой солнцем улице.

- Ну ты даешь, Гена! Никогда от тебя не услышишь ничего радостного. Где ты набираешься этих катастрофических новостей?

- Места надо знать, Владимир Николаевич. - Гена искоса глянул на Апыхтина, усмехнулся. - А что нового на финансовом фронте? От рублей не пора избавляться?

- Скажу, когда надо будет.

- Как бы не промахнуться, а?

- Предупрежу.

Такие разговоры происходили у них каждое утро, и каждое утро Апыхтин неизменно успокаивал водителя, обещая ему в случае чрезвычайных финансовых потрясений спасти его десять или двадцать тысяч. Гена в прошлом был боксер, неплохой боксер, до чемпиона города поднимался, а теперь по совместительству являлся и водителем, и телохранителем. Формы не потерял, оставался сухим, жилистым, носил, как и прежде, короткую прическу, закатывал рукава рубашки, и каждый желающий мог видеть его сильные, тренированные, загорелые руки. На водительском месте он чувствовал себя свободно, ему явно было просторно в этом кресле. Искоса поглядывая на него, Апыхтин завидовал парню, его плоскому животу, легким движениям. Но он уже сжился со своим весом, объемом и полагал, что менять что-либо поздновато. Да и в азарте постоянных банковских схваток вес не имел большого значения. Катя любила его и таким, а остальные стерпят, улыбчиво думал Апыхтин.