Высшая мера - [41]

Макс быстро наклонил голову, чтобы скрыть ухмылку. Видно, когда-то читал или слышал местный фюрер о мифической птице, да малость запамятовал, как она зовется. Но все вокруг молчали, полагая, что так и надо — пфеннигс. Вероятно, и Хельга так считала, восторженно глядя на сидящего, как на троне, Ортлиба.

Вконец распалясь, он вспрыгнул на ноги и, метнув руку в нацистском приветствии, с такой силой гаркнул «Хайль Гитлер!», что жеребец сначала вбок прянул, потом рванул вперед. Ортлиб не устоял и кувырнулся на землю, как мешок с овсом. Кто-то неосторожно хохотнул, Герта и еще кто-то из женщин отчаянно вскрикнули. Но Ортлиб как ни в чем не бывало поднялся, отряхнулся от пыли и, скрывая боль от ушиба, улыбнулся. Подошел к Штамму.

— Всех благ, дорогой, всех благ! — похлопал по сухим лопаткам друга.

— Спасибо, спасибо! И тебе всех благ, всех благ! — расчувствовался Штамм. — Приезжай в гости. Как говорят, дорогой да редкий гость — никогда не в тягость… Приезжай!

— Благодарю, дружище. Будь здоров, мы еще пригодимся отечеству!

Ортлиб хлестнул жеребца бичом, и тот галопом рванул с места. Следом, вытесняясь из толпы, тронулись и некоторые односельчане. Заторопился и Штамм:

— Спасибо, земляки, что пришли, всего вам!.. И я буду трогаться — путь далек…

Рысцой вбежал во двор, запруженный телегами и скотом, взобрался на клеенчатое сиденье маленького черного «Геркулеса», тихо и редко тахкавшего своим единственным поршнем. С трактора окинул взглядом поредевшую толпу у ворот, медленно провел глазами по надворью, по дому и сараям. Видно, стиснуло сердце перед расставанием с родным гнездом.

Он включил скорость. Тракторишко зататакал громче, отрывистее, кинул в воздух черный дымный ком и покатил за собой большущий рыдван с домашним скарбом, нагруженным до самых небес и перехлестнутым веревками так и этак. К прибитой поперек задка слеге были привязаны четыре белопахие коровы. Их черные спины качнулись, как широкие лавки, тронулись за рыдваном. Следом выехала на паре лошадей жена Штамма. В правой держала вожжи, а левой обирала волосы с дряблого лица. Кивала, улыбалась, шептала мокрыми рыхлыми губами:

— Тоска, тоска… не могу из своих стен ехать…

На ее бричке стояли клетки с курами, с выводком поросят, на привязи шли сзади, пугливо упираясь, телята и телка-полуторница.

Замыкал обоз тринадцатилетний Отто. Он правил одноконкой, в которой астматически хоркали две жирные свиньи. Парнишка не скрывал своего счастья. О, его манила неведомая далекая земля! Дом, где родился, Кляйнвальд, где рос, Отто больше не интересовали… Трогаясь, он уронил кнут, пришлось соскочить на землю. Заворачивая за угол, отец увидел, что он замешкался.

— Эй, Отто! Не отставай: последнего собаки рвут!..

Основательно, навсегда, навечно уезжали Штаммы на новые земли германского рейха.

4

— Скоро Ортлибы должны прийти… Обещал, — сказал Ганс.

Они пришли — старый партиец умел держать слово. По случаю таких редких для Рихтеров гостей в чистой половине дома был накрыт круглый семейный стол с откидными крыльями. В чистой половине небогатые крестьяне, как правило, не живут. В ней стоит под чехлами дорогая мебель, дух тут нежилой, здесь прохладно даже в летнюю жару. Малому ребенку известно, что эта мебель держится как ценность, ее можно продать на случай неурожая или падежа скотины, чтобы рассчитаться с банком.

Женщины постарались. На столе истекал жиром «фальшивый заяц» — рулет с мясом, напоминающий по форме тушку зайца. Розовыми тончайшими ломтями лежала ветчина; заманчив холодец из свиных ушей и хвостиков; нежный румянец лежит на яблочном пудинге. А посреди — бутылки пива, можжевеловая водка.

Ортлиб сел во главе стола, плотно притиснулся к столешнице широкой выпуклой грудью. Оглядел изучающим взглядом питье и яства, оценил: всего полно — вилку положить негде. И вдруг вместе с креслом отъехал от стола, решительно встал. У Герты выпал из руки нож — она собиралась разрезать «фальшивого зайца». Ганс осторожно опустил на столешницу бутылку с можжевеловой, не успев ее раскупорить. Макс и Хельга обменялись быстрыми взглядами.

В чем дело? Ортлиб — что тигр в зоопарке. Тигр получает пищу из рук человека, но не допускает с собой фамильярного «ты». Может, Рихтеры перешагнули грань?.. Суди да ряди, а господин Ортлиб решительно встал и властно спросил:

— Где у вас можно руки сполоснуть?

Черт знает как сложна и в то же время элементарно ничтожна жизнь человеческая! Только что ты был низвергнут в пропасть резким движением бровей и жестом бывшего унтер-офицера, с тебя его взгляд даже одежду и шкуру совлек, а вот сейчас ты с ним уже чокаешься, ты ему уже чуть ли не ровня, и свет белый уж не застит никакая тень, и на лице твоем написано ликование ящерицы, потерявшей хвост, но спасшей жизнь…

Конечно же беседа вначале не задавалась, хотя страшащую пустоту пауз Ганс и старался заполнять шнапсом и пивом, а Герта — закусками и неуклюжим красноречием. В эти проклятые минуты казалось, что и еда и питье проваливались мимо ортлибовских желудков: гроссбауэр и его супруга-синичка наглухо вдруг затворялись, были сдержанными, словно присутствовали на приеме у японского императора, где, как слышно, уши нужно востро держать.