Высокое поле - [53]

— Они раз и навсегда поймут, что и нож им не опора. А как мы их унизим этим!

— Да уж это-то факт! — подал голос Едаков.

— Ну, вот и дело! — Савельев оглядел товарищей. — И пусть наша маленькая дружина будет началом.

— Началом чего? — спросил Кислицын.

— Началом разоруженья всех подонков!

— Пусть будет так!

Все наперебой стали предлагать, как и когда удобнее провести операцию, и решили, что надо подождать любого подходящего скандала, до которого Мокей и его компания были большие охотники.

— Мы их, сволочей, ночью свяжем — и кранты им! — загорелся Едаков.

— Точно!

— Нет, — поморщился Савельев. — У нас дело чистое и честное, и нам не от кого прятаться по ночам. Наоборот: среди бела дня мы должны это сделать, да так, чтобы все видели. Поняли?

— Поняли…

— Ну, тогда будьте готовы. Как только завяжутся с кем-нибудь — приступаем. А сейчас — айда! Есть охота…

14

Ночь выдалась никудышная. Не спалось.

Сначала Леха заснул сразу, как только лег, еще при непотушенном свете, но потом проснулся, вероятно потому, что рядом беспокойно ворочался во сне Кислицын. Леха открыл глаза, прикидывая в уме, сколько же времени. Кругом было темно и тихо, если не считать сопенья спящих. Однако что-то ему подсказывало, что не мог он проснуться от того, что шевелился Кислицын, ведь и раньше тот ворочался во сне и не будил никого. Леха прислушался, но ничего подозрительного не обнаружил и тотчас попытался заснуть. Это ему не удавалось. Теперь уже мешало все — жесткая постель, посапыванье ребят, а ватная подушка казалась такой твердой и бугристой, будто набита она была кулаками.

За постелью Кислицына, в ногах, забубнил что-то во сне самый спокойный и неразговорчивый человек в училище — Иванов, бритый парень, уже допризывник, получивший небольшую отсрочку по учебе. Он спал под домашним желтым одеялом, забираясь под него и днем, и рано вечером, а иногда и утром, перед самым началом занятий, лишь бы подремать после подъема лишних пять — десять минут. Леха не раз замечал, что Иванов бубнит во сне, и объяснял это себе тем, что человек, молчавший целый день, выговаривается ночью, должен же он когда-то говорить!

Вдруг скрипнула кровать в мокеевском углу, и опять тишина.

«Спаленка…» — подумал Леха.

Постепенно нервы обвыкли, и он уже почти ничего не замечал. Состояние легкой полудремы овладело им, а в голову — как это всегда случается во тьме — широко и свободно поплыли самые разнообразные мысли. Сначала они были невеселые. Сознанье вновь и вновь возвращало его к разговору после занятий, воображение рисовало яркую победную схватку с подонками, увлекая и тревожа. Леха ждал этого часа, как конца напряжения в группе, ждал с тревогой и нетерпением. Порой он остывал или уставал от ожиданья, и тогда ему снова казалось, что вся эта затея слишком опасна и бессмысленна, а Сергей выиграл вдвойне: унес свою голову от риска и еще выиграл в том, что живет теперь в деревне, работает на любимой Лехиной работе и видит каждый день Надьку, провожает ее из кино. Эти мысли были особенно мучительны.

Ему представилась своя деревня, клуб и конюшня, где тоскует по нему Орлик, и показалось, что лучше бы ему работать там. Он, как наяву, увидел себя ранним утром на выгоне… Лошади разбрелись по кустарнику. Как найти их? Он зовет Орлика, и тот выводит весь табун прямо на него. Идут лошади из тумана, наплывая темными пятнами, — все ближе, ближе… Вот уже пахну́ло по́том, запахом шерсти… Орлик коснулся теплой, влажной от росы головой его щеки, обдал жаром из ноздрей… А лошади отдохнули и насытились за ночь, они готовы к работе. Сейчас он сгонит их на конюшню, туда придут скоро люди, будут запрягать и негромко, по-утреннему разговаривать между собой. Скажут, Леха-то, мол, смотрите, как хорошо уходил лошадей, не то что Семен…

Порой Леха видел себя в бригаде плотников. Вот идет он будто бы с топором на плече, в дядькиной кожанке внакидку. Идут они в лес, чтобы выбрать лесину потолще, для косяков. Идут все дальше и дальше в чащобу, а их всего трое — дядька, Леха и дед Егор. А лес все гуще и гуще. Деревья так плотно теснятся друг к другу, что вдвоем уже не пройти между ними. Идут гуськом. Потемнело в лесу. «Хватит! Стойте!» — с опаской предупреждает Леха, но Егор и дядя Аркадий все идут и идут, то пропадая, то возникая снова из-за стволов, идут неторопливой, но емкой, деловой походкой, спокойные, как сильные лесные звери — такие же невозмутимые. Наконец вырубают нужное дерево и снова идут к дому, но Лехе снова кажется, что они уходят в глубину леса. «А где же дорога?» — в испуге спрашивает Леха, а Егор молча указывает на плотную стену кустарника, темнеющую вдали. «Так ведь это кустарник!» А Егор останавливается, укоризненно качает головой и говорит: «Где кустарник — там опушка, там ручей, там дорога… Ручей — та же дорога — сам к людям выйдет и тебя выведет…» И сразу легко становится Лехе на душе, теперь он знает, что никогда, ни в каком лесу не заблудится… Он опережает дядьку и деда Егора, идет прямо по кустам, они становятся все ниже, ниже — редеют, расступаются, уже видна колея лесной дороги, и вот зажелтело светлое овсяное поле — то самое, что в отдалении, на высоком берегу озера. Оно открылось сразу все, во всю свою ширь, а самый высокий край его, казалось, уходил в небо…