Высокое поле - [52]

— А чего им надо? — спросил Леха без улыбки.

— Они всех вас хотят выкурить, вы им нервы портите. А если не уедете… Сами знаете… Тогда на себя пеняйте…

— Да ладно! Сам испугался, теперь меня пугаешь?

— Не пугаю, а говорю: если не уедешь…

Но Леха не стал слушать, повернулся и пошел домой, не простившись.

— Оставайся, лучше будет! — крикнул Сергей вслед.

Дома уже спали. Леха ловко откинул щепкой крючок с двери, что на крыльце, — так он делал раньше всегда, если задерживался в клубе, — выпил целую кружку молока, разделся и лег на свою постель за шкафом, отделявшим его угол от комнаты матери. Почему-то не спалось. В голову лезли обрывки самых невероятных мыслей — вспомнились лица товарищей по училищу, однорукий танкист, который все присматривается к ним, потом увидел разбитое лицо Сергея, его слова: «Оставайся, лучше будет!» Пригревшись в привычной постели, он не захотел двигаться, расслабил свою волю, и ему вдруг показалось, что не худо было бы и остаться здесь, не ездить в училище — все подальше от угрозы и поближе к Надьке. Решение Сергея уже не казалось ему столь трусливым и бессмысленным. Он начал привыкать к мысли о простой работе в совхозе, раздумался о своих любимых лошадях, за которыми Сергей, конечно, не может ухаживать по-настоящему. Он прикидывал в уме, может ли он доказать управляющему, что он, Леха, лучше справится с этим делом, — но все эти мысли играли в его голове, а перед глазами стояло лицо Надьки, она постоянно была рядом и разогревала его воображенье. И вдруг вспомнил: «Не хватай… Дождись, когда тебе руку подадут…» Осенним холодом прогудели слова. Они вернули его к действительности, в которой не было места пустым мечтаньям; он понял, что в жизни есть одно средство добиться чего-то — это преодоленье трудностей, будь это труд или учеба, уменье постоять за себя или уменье себя поставить. Эти мысли еще не оформились в его сознании, но он уже чувствовал, как они пробиваются к нему, проклевывают его прежнее представленье о жизни, как цыпленок проклевывает скорлупу…

13

Судя по разговорам в аудиториях, в коридорах и в общежитии, самым сложным разделом в машинах является электрооборудование. Так ли это — Леха точно не знал, но был уверен, что самое трудное еще впереди, и готовился к этим трудностям без лишнего душевного трепета. «Как все — так и я», — говорил он в таких случаях сам себе и сразу успокаивался. Он не раз сравнивал себя с другими, как когда-то в школе, и приходил к выводу, что он — далеко не самый последний в понимании предметов, и если думают закончить те, кто явно слабее его, то к чему тут лишние волнения? Однако при всем этом он понимал, что учить все же надо, а когда дело касается трактора — это значит, что оно касается самой жизни, и тут уж нечего дурить.

Лекции шли своим чередом. Заканчивался последний, шестой, час. Чувствовалось утомленье. Хотелось есть. Леха откинулся на спинку стула и незаметно потянулся — приятная расслабленность сладкой волной прошла по всему телу. Хорошо посидеть так минутку… Вдруг кто-то тронул спину. Леха обернулся — Кислицын. Он окинул аудиторию взглядом, все еще недовольный такой резкой реакцией Лехи, и только потом сунул ему записку.

«Сейчас не уходи. Надо поговорить, будут все наши», — прочел Леха.

После лекции аудитория опустела в считанные минуты. Одним из первых вразвалку вышел Мокей, сидевший у двери. За ним, поталкивая и отстраняя других, вывалились его подручные, закуривая в дверях. Вскоре Леха выглянул в коридор — там было уже пусто.

— Можно начинать, — сказал он, прижимая дверь поплотнее.

Отошли к последнему столу. Леха сел на подоконник, благодарно покосился на здоровяка Едакова: «Молодец, тоже остался».

Первым заговорил Кислицын.

— Вот что, — сказал он, — нам или сдаваться надо, или сматываться отсюда, или…

— Что «или»? — пробасил Едаков.

— Или что-то надо делать: у них ножи.

— Подлецы! — резко произнес Савельев и так тряхнул своей беленькой челкой, что все сразу подхватили:

— Подлецы!

— Их надо проучить! — предложил Кислицын.

— Точно! — Едаков рубанул рукой в воздухе.

— А как? — спросил Леха.

— Как-то надо… — Едаков засопел, соображая, но так ничего и не придумал.

— Тут надо осторожнее: можно на нож нарваться, раз подлецы… — сказал Леха.

— Да, тут сила против силы, — придумал, наконец, Едаков.

— Ну и что? — дерзко спросил Кислицын.

— А то, что и нам вооружаться надо, а потом выступать, — разговорился Едаков.

— Не дело мы говорим, — решительно заметил Савельев. — Так у нас получится…

— Война, — подсказал Леха, но не угадал.

— Не война, а драка. Все это не по мне, ребята.

— Боишься? — уколол его Кислицын.

— Только дурак не боится ножа, но я не отступаю и не бросаю вас. Я с вами, но надо иначе…

— Что ты предлагаешь?

— А вот что: их мы должны разоружить.

— Голыми руками? — усомнился Кислицын.

— Голыми руками.

— Дохлое дело, — махнул рукой Едаков. Он отступил шага на три, как бы отстраняясь от этого предложенья.

— Именно голыми руками! — твердо повторил Савельев. — Этим мы покажем, что их ножи никому не страшны, а они поймут, что это пакостное оружие только им приносит опасность.

«Башка-а!» — подумал Леха с уваженьем о Савельеве и невольно сравнил его с Митькой Пашиным.