Высокочтимые попрошайки - [15]

— Если не снимусь, меня, что, за человека считать перестанут?

— Не дай бог… Но поскольку люди вашего разряда давно уже все снялись и продолжают сниматься, вам также необходимо сняться… Ведь если кто-либо попросит у вас вашу фотографию, а вы в ответ признаетесь, что ещё не снимались…

— Ну что будет?

— Что будет?

— Да. Отберут у меня мои земли?

— Ни в коем случае.

— Угонят коров, овец?

— Никогда. Но вы прослывёте, простите, за тёмного человека, за мракобеса, и не будет уже к вам того уважения…

— Понимаю… Значит, каким же должен быть мой портрет, чтобы никто не сомневался, что я человек не маленький? Ведь ты сказал, что маленькие люди тоже снимаются.

— Во-первых, ваш портрет должен быть большим, а во-вторых, я посоветовал бы вам сняться, сидя в кресле.

— Мне нужно одеться во всё новое, да?

— Да.

— Надену и часы, конечно?

— Непременно.

— Стало быть… я курю трубку, двое моих слуг вытянулись против меня в струнку, третий стоит позади, держит мою лошадь…

— Вот, вот.

— Надо бы ещё что-то придумать, чтобы вид у меня был ещё лучше.

— Не переборщить бы.

— Или вот что: я распекаю своих слуг, гоню их в три шеи… Разве нельзя показать, как я это делаю? Или, скажем, я порю кого-то. Или, к примеру, кричу на моего приказчика. «Неслух! — кричу, — сколько раз я тебе приказывал, чтоб ты не обижал моих работников, с коровами моими ладил, пахал и сеял вовремя!.. И коли ты не делаешь, что велю, я отказываю тебе от места!» А приказчик вытирает платком глаза, валяется у меня в ногах, говорит: «Ради детей моих простите мне мою вину, всю жизнь я ваш хлеб ем, вы мой благодетель, но вспомните, как я на руки вас брал, и подбрасывал, и на плечи себе сажал…». Вы разве не могли бы поместить на моём большом портрете и что-то вроде этого тоже?

— Завтра поразмыслим… Сейчас самое время продолжить нашу вчерашнюю историю… Едва, значит, Мелкон-ага увидел меня…

— Или же так: я лежу на спине, а мои слуги втроём стягивают с меня панталоны…

— Как подбежал ко мне и…

— Нет, я смотрел бы ещё благородней, если б на портрете курил наргиле…

— Прибежал ко мне и говорит: «Если сегодня мы не потрудимся хорошенько, в квартальный совет, уж я-то знаю, неугодных нам людей изберут»…

— Наргиле… длиной в десять локтей такая вот кишка…

— О кишке поговорим завтра, Абисогом-ага, завтра. Дайте мне. досказать мою историю!.. И Мелкон-ага потащил меня за собой в нашу национальную читальню. Там, как всегда, несколько молодых людей играли в карты…

— Была бы кишка немного короче, на портрете она получилась бы красивей…

На своём веку я его раз наблюдал, как два человека, разговаривая, всё время перебивают друг друга, и при этом каждый стремится высказаться первым. Да, сто раз, причём девяносто восемь раз, за исключением, следовательно, всего двух случаев, — в Национальном депутатском собрании. Разговор между Абисогомом-агой и Мануком-агой был, таким образом, уже сто первым подобным случаем, и меня подмывало сказать им обоим: «Да не прерывайте же вы друг друга, чёрт вас побери!» Но поскольку эти мои слова обычно причиняют людям обиду, я решил держать нейтралитет и молча дожидаться конца словопрения, которое в Национальном депутатском собрании почти всегда завершается потасовкой…

— Вы правы, — сказал Манук-ага, — наргиле с короткой кишкой выглядят куда приличней… Но люди… Да, я хочу сказать, что люди, которых мы выбираем, непременно должны быть хорошими.»

— А ты в них разбираешься?

— Я-то разбираюсь, но ведь этого мало, выбирают же голосованием.

— Голосованием?

— Да, согласно конституции выбирают голосованием.

— Что ты несёшь, братец? Значит, без этого твоего голосования ты не сможешь выбрать мне наргиле?

— Мы говорим о выборах в квартальный совет.

— Откуда ты выкопал этот совет?.. Речь шла о наргиле!

— Не сердитесь, Абисогом-ага, пусть будет по-вашему.

— Чего мне сердиться? Да ты что!.. Завтра же пойдём купим с тобой одну штуку — и всё.

— Ладно, купим.

В этот момент дверь приоткрылась, и в отверстии показалась голова женщины.

Звали эту женщину Шушан, и была она свахой. Мастерица женить и выдавать замуж, она находила для лиц мужского пола невест, а для лиц женского пола — женихов и, соединив их брачными узами, получала причитающуюся ей за труды плату. Налаживала иногда и бракоразводные дела, и опять же, понятно, не без корысти.

Шушан тридцать шесть лет, если спросить её, а если спросить меня, имеющего обыкновение к названному женщиной количеству её лет прибавлять десяток, то сорок шесть. Лицо длинное, почти чёрное, усеяно оспинами; добрую половину физиономии составляет челюсть, над которой выдаётся большой, довольно сложной конфигурации нос; глаза маленькие, чёрные, непрерывно бегают по сторонам; лоб — шириной в два пальца.

Госпожа Шушан просунулась с дверь и, войдя в комнату, сказала:

— Если разговор у вас секретный, я выйду.

— Нет, — ответил Манук-ага, — разговор о квартальном совете.

— Да провались он к чёрту, ваш квартальный совет! — неожиданно вспыхнула госпожа Шушан и, с достоинством повернув голову в сторону Абисогома-аги, сделала несколько шажков вперёд и села в кресло.

— Милости просим, сударыня, — сказал Манук-ага.