Высокая вода - [64]

— Гвидо, твой синьор Ла Капра был в компьютере.

— Да ну?

— Его оказалось легко найти по китайской керамике.

— Как?

— По двум делам. Была селадоновая чаша, которая исчезла из частной коллекции в Лондоне около трех лет назад. Человек, которого наконец за это привлекли, сказал, что ему заплатил некий итальянец, чтобы взять именно этот предмет.

— Ла Капра?

— Он не знал. Но тот, который его выдал, сообщил, что имя Ла Капры упоминал один из посредников, которые устраивали сделку.

— Устраивали сделку? — спросил Брунетти. — Вот прямо так — устроили ограбление из-за одного предмета?

— Да. И так случается все чаще и чаще, — ответил Каррара.

— А второе дело? — спросил Брунетти.

— Ну, это на уровне слухов. У нас оно значится в списке «неподтвержденных».

— И что это?

— Около двух лет назад один парижский торговец китайскими произведениями искусства, некий Филипп Бернадотт, был убит хулиганами, когда выгуливал вечером собаку. У него забрали бумажник и ключи. Ключи использовали, чтобы проникнуть в его дом, но, что странно, ничего не украли. Но все его бумаги прошерстили, и похоже, что часть их забрали.

— А Ла Капра?

— Партнер покойного смог припомнить только, что за несколько дней до убийства месье Бернадотт имел серьезный спор с клиентом, который обвинял его в том, что он продал ему предмет, зная, что тот фальшивый.

— И клиент был синьор Ла Капра?

— Партнер имени не знал. Он говорил, что месье Бернадотт постоянно называл клиента «козой»,[39] как казалось партнеру — в шутку.

— А месье Бернадотт и его партнер способны были продать предмет, зная, что он фальшивый? — спросил Брунетти.

— Партнер — нет. Но Бернадотт, похоже, участвовал в нескольких очень сомнительных сделках.

— Сомнительных с точки зрения спецов по хищению художественных ценностей?

— Да. В Париже на него уже собрано приличное досье.

— Но когда его убили, из дома ничего не пропало?

— Вроде бы нет, но убийцы не пожалели времени на то, чтобы кое-что изъять из его папок и инвентарных списков.

— Значит, возможно, что синьор Ла Капра и был той козой, которую Бернадотт упоминал при своем партнере?

— Похоже на то, — согласился Каррара.

— Еще что-нибудь?

— Нет. Но мы были бы признательны, если бы ты мог о нем рассказать что-то еще.

— Я попрошу мою секретаршу отправить тебе все, что у нас есть на него и Семенцато.

— Спасибо, Гвидо. — И Каррара отключился. Что там пел граф Альмавива? "E mi farà il destino ritrovar questo paggio in ogni loco!»[40] Такая судьба, похоже, была и у Брунетти — куда он ни совался, везде находил Ла Капру. Однако Керубино выглядел сущим ангелом по сравнению с Ла Капрой. Брунетти узнал достаточно, чтобы убедиться, что Ла Капра причастен к делу Семенцато, а возможно, и виновен в его смерти. Но все это были косвенные улики, не имевшие ни малейшей весомости для суда.

Он услышал стук в дверь и крикнул: «Avanti». Полицейский в форме открыл дверь, отступил назад и пропустил Флавию Петрелли. Когда она шла мимо полицейского, тот эффектно отсалютовал, прежде чем закрыть дверь. Брунетти нисколько не сомневался, кому была отдана эта честь.

На Флавии был темно-коричневый плащ, отороченный мехом. Холодок раннего вечера добавил цвета ее лицу, снова ненакрашенному. Она быстро прошла по комнате и взяла его протянутую руку.

— Значит, тут ты работаешь? — спросила она.

Он обошел стол и забрал ее плащ, необходимость в котором мгновенно отпала. Пока Флавия оглядывала кабинет, Брунетти повесил плащ на вешалку за дверью. Плащ был снаружи мокрый, как и волосы Флавии.

— У тебя что, зонтика нет? — спросил он.

Она бессознательно провела рукой по волосам и с удивлением посмотрела на сырую ладонь.

— Нет. Когда я выходила, дождя не было.

— Во сколько это было? — спросил он, подходя к ней.

— После обеда. Кажется, после двух. — Ее ответ был неточным, скорее всего она и правда не помнила.

Он подтащил второй стул к тому, который стоял перед его столом, и подождал, пока она сядет, прежде чем сесть напротив нее. Хотя Брунетти видел ее лишь несколько часов назад, он был поражен переменой в ее внешности. Этим утром она казалась спокойной и расслабленной, готовой по-итальянски солидаризироваться с ним в его доводах. Но теперь она была напряжена, о чем свидетельствовали морщинки вокруг ее рта, которых утром там точно не наблюдалось.

— Как там Бретт? — спросил он.

Она вздохнула, небрежным жестом пытаясь отмахнуться от вопроса.

— С ней сейчас разговаривать — все равно что с одним из моих детей. Она со всем соглашается, кивает, а потом делает то, что ей хочется.

— И что это в данном случае? — спросил Брунетти.

— Оставаться здесь и не ехать со мной ни в какой Милан.

— Когда ты уезжаешь?

— Завтра. Есть вечерний рейс, прибывающий туда в девять. У меня будет время, чтобы привести в жилой вид квартиру, а потом утром съездить в аэропорт еще раз и забрать детей.

— А она объясняет, почему не хочет ехать?

Флавия пожала плечами, как будто объяснения Бретт и реальность — совершенно разные вещи.

— Она говорит, что не позволит вытравить себя из собственного дома, что не побежит прятаться у меня.

— Это настоящая причина?

— Кто ее знает, что у нее за причина? — сказала она почти сердито. — Для Бретт достаточно хотеть или не хотеть. Ей не нужны доводы или оправдания. Она просто делает, и все.