Высоцкий и его песни - приподнимем занавес за краешек - [16]

Неопределенность финала сюжета акцентируется еще и тем, что последняя строка допускает двоякое толкование, причем текст так построен, что оба варианта равноценны. Я стремился выиграть, как все можно понять, во-первых, так, что у всех участников скачек одинаковой была цель, иноходец, как и все, хотел выиграть. А во-вторых, что у всех у них был одинаковым способ достижения цели67.

И уже в самом конце наше внимание в последний раз рассредоточивается появлением новой темы, причем не имеющей прямого отношения к сюжету: Я впервые не был иноходцем. Мы узнаем, что не только публика, но, оказывается, и сам герой считает себя "иноходцем". Однако в этой строке припрятана еще одна неожиданность: если публика называла его иноходцем из-за характера бега -- так, во всяком случае, считает герой, -- то сам он назвал себя таковым либо потому, что раньше выигрывать не стремился, либо потому, что избирал для выигрыша другие, нетрадиционные пути (смотря какой из двух равноценных вариантов толкования последней строки мы выберем).

Я думаю, что такой неопределенный конец для этого текста не только не случаен, а даже и закономерен. Попробуем суммировать тезисы.

Движение смысла в тексте сопровождается систематическими резкими поворотами, причем неожиданными, то есть заранее не подготовленными. Они таковы, что опровергают догадки, возникшие ранее. Автор так эти повороты расставляет на пути нашего общего с ним движения, что даже читатель, а уж тем более слушатель их поначалу пропускает, двигаясь в намеченном ранее направлении. Иными словами, движение смысла в тексте, начинаясь вполне традиционно, затем резко сворачивает в сторону.

Если вспомнить, что первая строка текста ясно указывает на наличие внетекстовой фигуры воспринимающего, то такие особенности "Иноходца" позволяют утверждать, что в нем ведется диалог с восприятием этого внетекстового персонажа, который и назван в начале этой главы "собеседником". Задача поэта в том, чтобы "сбить" его восприятие со стандартных, тореных путей. Иноходцем в этом тексте является не только герой, но и смысл.

Я не знаю, насколько правомерно видеть в сюжете песни "Я скачу, но я скачу иначе..." отголоски реальных отношений Высоцкого с Любимовым и труппой Таганки. Но думаю, мы имеем достаточные основания видеть в этом тексте отражение взаимоотношений Высоцкого со своей аудиторией, какими их ощущал поэт. Кажется, текст изо всех своих сил, из отдушин взывает: "Друг! Не гони картину!.."

Естественный вопрос в итоге: но вот мы не спешили, пытались расслышать хитросплетения смыслов в этом тексте -- и что? Что нового услышали в знакомом, любимом, сотни раз слышанном и читанном? Знали ведь и без того, что это тот же порыв из неволи, ненавистной, навязанной, -- на простор, без границ, без узды. А дослышали к этому -- о сложности, многогранности житья, которое не делится на черную и белую половины, в котором нехоженые тропы могут обернуться бездорожьем, а в ненавистном фаворитстве вдруг проглянут слава, сладостный миг победы, и "бегать в табуне" -- это не только на воле, но и в тесноте (о том же -- "туда, куда толпа", "и доеду туда, куда все").

Множится, прирастает оттенками смысл, обогащается не то что ощущение текста -- восприятие жизни. Уходит от простых, примитивных схем. Это ли не благо?

1994. Публикуется впервые

6. "РЕАЛЬНЕЙ СНОВИДЕНИЯ И БРЕДА..."

ВВ стремится привлечь внимание публики экстравагантным сюжетом, яркой деталью. В этом смысле очень характерен для него текст "Реальней сновидения и бреда..." Какие импульсы настраивают воображение читателя/слушателя?

В тексте два эмоциональных посыла. С одной стороны, его заполняют сниженные образы: стоптанные сапоги, косолапая походка; масса просторечных выражений -- протопаю по тропочке, кружки блестящие... сцарапаю, а хошь, и на кольцо... Другой ряд -- сказочных, "блестящих" образов: озеро с омутом, ожерелия, какие у цариц, звезды на небе и в золоченом блюде. Эти два смысло-эмоциональных ряда, символизирующие "низ" и "верх", обыденное и необычное, постоянно переплетаются и как бы уравновешивают друг друга. А все-таки в общей картине доминирует сказочность (неудивительно, ведь это, в сущности, сказка о заморской царевне и Иванушке, который оказался ей ровней)68.

Блеск накапливается настойчиво. Волшебный ряд открывается озером. Оно загорается и светится в нашем воображении холодным голубым блеском не только по ассоциации с реальными озерами, виденными вживе или в кино, но и оттого, что соседствует с тьмой омута. Озеро же и завершает ряд, который, таким образом, предстает замкнутым кольцом. Мы словно видим все это великолепие драгоценностей, вглядываясь в его волшебные воды. В начале и конце ряда тоже и ракушки, заветная цель героя. Прежде всего они мерцающие -- то есть светящиеся, но и загадочные, таинственные. Редкий, а потому энергичный эпитет с появлением более обыденного волшебные распространяет свою энергию и на него.

Ракушки, пожалуй, самый любопытный образ в тексте, постепенно приоткрывающий нам свой истинный смысл. Вначале это реалистичная деталь пейзажа -- ракушки, приклеенные ко дну. Затем -- в первом рефрене -- кружки блестящие, и это уже странно. Ведь они покоятся на дне омута, т.е., по словарю, "глубокой ямы на дне реки/озера". Позже мы узнаем, что это синий омут, таким образом, о прозрачности водной толщи до самого дна говорить не приходится. Если еще вспомнить, что зарницы -- это отблески далекой грозы на горизонте темного неба, а это значит, что, всматриваясь во дно озерное при отблеске зарниц, ничего увидеть невозможно, то вопросы -- откуда блеск? где источник света? -- станут неизбежны. На них отвечает третий рефрен: