Вышли в жизнь романтики - [12]

Подошла Егорова:

— Подкопать надо!

Они вырыли перед камнем небольшую канавку. Неподалеку валялась использованная траншейная опалубка. Из бревнышек торчали гвозди. Егорова загнула гвозди, приладила бревнышки — получилось что-то вроде салазок. Когда девушки снова навалились на камень, он неторопливо съехал по бревнышкам.

А вот горькая тяжесть, что внезапно легла на душу Юли, никак не хотела отвалиться в сторону.

Майка угадала: Юля думала о Руфе. Вернее, не о Руфе, а об ее утренних словах. Теперь Юля стала припоминать, что при встрече Игорь тревожно спросил, не видела ли она перед отъездом из Ленинграда кого-нибудь из школы и райкома. Может, потому так спросил, что поспешил уже написать туда: учтите, мол, Юля Кострова на стройку не приехала. Но ведь он знал, почему она задержалась. Ведь она предупреждала на вокзале… Как же он мог? Как мог?

* * *

Трещит огонь в печурке, звонко постукивает в коленчатой железной трубе, выведенной наружу сквозь верх палатки.

Сегодня дежурит Ядя — Одуванчик. На полу из неструганых досок ни соринки. Отблески огня играют на пузатых боках эмалированного чайника. Вешалка внутри палатки аккуратно задернута простыней.

После смены все тело у Юли словно в цепях. Шея и плечи ноют так, будто она обожгла их на солнце.

По совету Яди она выстирала и повесила сушить чулки и косынку и только после этого легла отдохнуть. Ядя укрыла ее своим теплым шерстяным платком. Теперь Юля наслаждается домашней тишиной и уютом и печально раздумывает, как ей быть: идти сегодня с Игорем в клуб или не идти? И как вообще с ним держаться?

Егорову после смены вызвали на совещание в контору. Руфа пошла на репетицию хорового кружка. Майка и Нелли где-то пропадали — то ли в очереди в магазине, то ли у знакомых ребят.

— Девочки, лук есть? — В палатку просунул нос узкоплечий веснушчатый паренек из соседней палатки. — А Майка где?

— Лук тебе, хлопец, или Майку? — не без лукавства уточнила Ядя.

Паренек с довольным видом засунул за пазуху две толстые шелушащиеся луковицы, которые дала ему Ядя.

— Картошку жарим. Спасибо, девочки. Дров наколоть?

Ядя хозяйственно огляделась:

— Да колоть-то нечего. Последнюю чурочку спалили.

— Одуванчик, не унывай. Я сейчас на лесопилку, там обрезков — куча!

Проводив паренька, Ядя села вязать салфетку. Тихонько напевала:

Ох, ты мне ох,

На болоте мох.

Хлопец по дивчине

Семь годо-ов сох.

Сох он да сох,

Высох на былинку.

Закохався у дивчинку —

Журави-инку…

— «Закохався»? — переспросила Юля.

— Влюбился по-нашему.

— Так ты от него ждешь письмо?

— Что ты! — замахала руками, засмеялась Ядя. — Ты всегда фантазируешь. Нет у меня никакого хлопца. От наставницы жду. Классная наша руководительница, Алена Ивановна, самая моя любимая. Я от нее уже одно письмо получила, ответила, теперь второе жду. Из Червеня. Это такое местечко под Минском, я там школу кончила, все в зелени. Знаешь, что такое Червень по-белорусски? Июнь.

— Июнь! Червень! — заинтересованно повторила Юля.

— У нас теперь там все цветет… Алена Ивановна больше за меня тревожится, чем мама родная. — Ядя достала из-под подушки книжку и вынула заложенный между страницами конверт с письмом. — Хочешь, почитаю?

— Читай!

— Ну, сначала про сестру мою пишет, Галку. Она еще в шестом, в той же школе. Моему брату Николаю привет — она и его учила, старенькая уже. Это тебе неинтересно. А вот, слушай: «…Безусловно, что вам там нелегко, вдали от родных и близких. Да что же делать? Ведь работать-то везде нужно… Лучше всего иметь хорошую рабочую специальность. Хочу, Ядечка, чтобы ты и твои новые подруги не падали духом, держались дружно, стойко, плечом к плечу — и тогда преодолеете заполярную тундру, добьетесь и куска хлеба и места в жизни. Ты не обижайся на меня, если буду задерживаться с ответом, а пиши мне, как только будет время. Твое письмо читала с удовольствием, только хвалить меня не надо, а то мне даже неудобно немножко. Слепоту вот над тетрадями нажила… Такая наша работа, учительская. А то, что я, может быть, и хорошее что-нибудь заронила в ваши души, меня очень радует. Вижу я, что труды мои не пропали даром…»

Юля приподнялась, слушая письмо, охватила колени руками. Рыжеватые курчавые волосы ее рассыпались, темные горячие глаза полуприкрылись ресницами. Она подумала: могла бы Софья Александровна написать ей такое письмо, как Алена Ивановна Яде?

Между тем благодарный паренек успел уже вернуться и свалил возле печки целую охапку деревянных обрезков, кусков теса, фанеры.

Вслед за ним появились Руфа и бригадир землекопов Анатолий Тюфяков. Тюфяков — дюжий парень с широкими кистями рук. Рукава ватника для его рук коротки и узки. Светлые серые глаза, глубоко упрятанные подо лбом, редко улыбаются.

Сейчас Тюфяков держит за гриф гитару. В палатке знали: хотя он не обладает никакими музыкальными способностями, но записался в коллектив самодеятельности и не пропускает ни одной репетиции хора. Вот и сейчас они вместе с Руфой с репетиции.

— Гитару сюда! — весело командовала Руфа. — На гвоздик. Будь умницей, Толечка, я так устала… — Она сняла грязные туфли и протянула Тюфякову. — Ой, опять петля спустилась. — Она слегка обнажила колено. — Десять пар чулок привезла, а ходить не в чем.