Выше неба - [4]

А потом Инга вышла из-за какого валуна сама и какое-то время мы просто шли рядом молча.

— Что ты здесь делаешь? — прошептал я слишком тихо, чтобы она могла услышать под кислородной маской, но Инга ответила.

— Я всегда была здесь, ждала, когда ты придешь за мной. И ты пришёл.

Что-то предостерегающе шептал компьютер костюма, но это было как-то очень далеко, неважно, несущественно. Я заглянул в её голубые глаза, мне хотелось дотронуться до неё, но где-то в глубине души понимал, что это, наверное, не лучшая идея. Я протянул было руку, но отдёрнул её и вместо этого надавил кнопку стимулятора на аптечке. Горячая волна пробежала по телу, и призрак исчез. Остатка сил, подаренных наркотиком, хватило, чтобы забраться в палатку и надуть её. Сразу стало легче. Я должен был герметизировать костюм после 13 километров — так глубоко в мёртвой зоне давление слишком низкое, чтобы поддерживать жизнь, — но почему-то забыл это сделать. Инга была лишь галлюцинацией, вызванной недостатком кислорода. Ночь я провёл в палатке, пытаясь отдышаться и заснуть.

Следующие несколько дней прошли так же: я начинал идти с восходом солнца, иногда останавливаясь, чтобы немного передохнуть, сменить батареи и кислородные блоки. Ночью надувал палатку и пережидал в ней. Я экономил кислород и иногда видел призрак Инги, она шла рядом со мной.

— Почему ты ушла от меня? — спрашивал я пустоту, и она отвечала мне моими же словами:

— Мы все здесь временные гости, мне всё равно когда-нибудь пришлось бы уйти.

Иногда мне казалось совершенно логичным, что мы идём к вершине вместе, настолько логичным, что я начинал беспокоиться, не будет ли нам тесно в палатке вдвоём, хватит ли еды. Когда мне в голову приходили такие мысли, я повышал содержание кислорода в скафандре и безумие отступало.

В трёх километрах от вершины у меня лопнула фляга с водой, нужно было стравить давление, но я просто забыл. Несмотря на холод, вода закипела, испаряясь. Значит, я уже прошёл тройную точку воды и воздуха вокруг не многим больше, чем в открытом космосе. Примерно тогда же я понял, что мне не хватит кислорода на обратный путь. Автоматика должна была меня предупредить, но я не заметил сигнала. Тогда я оглянулся и не увидел ни огней городов, что так поразили меня в начале подъёма, ни сигнальных прожекторов станций. Был только Олимп от горизонта до горизонта. Казалось, что это мой собственный, очень одинокий и холодный мирок, в котором есть только я, боль в измученных мышцах, холод и движение. Карабкаться по сухому льду было трудно, он был слишком хрупкий и скользкий, ещё сложнее — обходить метеоритные кратеры, и было невыносимо холодно. Ночью температура падала ниже сотни, и начинал идти снег из твёрдой углекислоты.

Я заночевал в километре от вершины, мне было плохо, я мучительно кашлял, сплёвывая алые сгустки, тело сдавало. Спать уже не получалось, лишь изредка я проваливался в забытьё, полное чьих-то голосов и обрывков фраз и мыслей, которые я не мог разобрать. Из очередного такого провала меня выдернул треск ткани и свист выходящего воздуха. Палатка не выдержала холода и разошлась по швам. Я герметизировал костюм и как-то продержался до утра, кутаясь в обрывки пластика.

После нескольких попыток залатать дыры я бросил палатку и пошёл дальше. У меня оставалось времени только до захода солнца, потом я просто замёрзну. По дороге мне несколько раз попадались пустые кислородные баллоны, и каждая из таких находок словно подсказывала, что я на верном пути, ещё немного — и я выйду к вершине. Сухой лёд уступил место каменистой почве с древними, изъеденными временем валунами и потёками застывшей лавы. Больше всегда я боялся не дойти, это было бы таким предательством — не увидеть вершины. Я смотрел на Ингу, бесшумно идущую рядом, она говорила: «Ты дойдешь», и меня лишь немного беспокоило, что на ней нет гермошлема. Меня несколько раз вызывали по рации, скорее всего, это был Антон, но мне больше было нечего сказать ему. Я подумал, что если у меня будет немного времени, когда я дойду до верха, стоит Антону ответить. Не знаю, что я могу ему сказать, но ответить всё-таки стоит.

Я достиг вершины Олимпа незадолго до захода солнца, как раз когда поставил свой последний кислородный баллон. Мне оставалось жить часов восемь или того меньше. Энергия в калорифере тоже была почти на нуле. Но меня это уже почти не беспокоило. Я даже не заметил, как закончился подъём. Олимп — вулкан, у него нет вершины как таковой, есть огромный кратер три-четыре километра глубиной. Я смотрел в эту бездну прямо перед собой, а потом посмотрел в небо.

Солнце ещё не зашло, но небо уже было усыпано холодными звёздами. Где-то у горизонта горела яркая голубая искра планеты Земля со всеми её реками, озёрами, загаженными океанами и продажными политиками. Двадцать два километра слишком мало, чтобы коснуться этих холодных искр в небе, но всё-таки я протянул руку и сгрёб целую горсть. Маленькая искра в небе, в которой нашлось место маленькому счастью двух людей, которые не смогли это счастье уберечь. И нет в этом ничьей вины. Только неумолимое время, о котором нам иногда удаётся забыть.