Вырезанный живот. Мгновенный человек - [3]

И правда — есть ли она: душа, бессмертная душа? Или человек — только с виду человек? Но, по сути — так, говно на палочке?!

Этот детина искал некие деньги, но каждый раз находил пустой кошелек со всяким мусором. Душа — это длинная фраза. Он не находил длинной фразы. Все какие-то мелкие, рваные «ох» да «ах». А потом и они куда-то испарялись. Нет человека. Может, его никогда здесь и не было. И души никакой нет. Душа — это скорее место, где детина убивал и видел, как он убивает. Только когда он убивал, он видел душу. Но самой души нет. Откроешь кошелек — а он пуст. Денег нет, или они хорошо и надежно спрятаны.

Хозяева

Костюженская психиатрическая больница под Кишиневом была названа именами двух маленьких детей, мальчика и девочки: Кости и Жени. Они были детьми одного русского помещика. Маленьким Косте и Жене казалось, что их едят живьем. Тогда как их вроде никто не ел и не собирался съесть. Тем более живьем. Но они постоянно плакали, боялись, держались за ручки. Они вместе переживали одни и те же галлюцинации страшной боли, как будто их, правда, едят. Братик и сестричка терпели эту боль вместе. Их разлучали — но они все равно в одно и то же время испытывали страх и страшную боль. Отец не знал, как помочь своим любимым детям. Врачи из-за границы, народные лекари, старцы и колдуны занимались ими — и все впустую. Дети полностью сошли с ума. Тогда отец построил для них, только для них одних — детскую психиатрическую больницу. Это была их психиатрическая больница, их детский мир. Но после смерти отца к ним стали подселять других больных детей, а потом взрослых сумасшедших мужчин, женщин, стариков. Больница расширялась, строилась, росла. Дети тоже росли. В какой-то момент брат и сестра перестали чувствовать, что их едят. Но они уже не ощущали себя таки ми же детьми, как все. Они знали, кто их ел. Знали, что тело съедает душу. Не забывайте, что они проживали на земле графа Дракулы — во всяком случае, по соседству с его землей. Их личный детский сумасшедший дом, похожий на крепость, на сказочный замок, который отец подарил только им двоим, превратили в проходной двор, в коммунальную квартиру. К ним подселили целый народ. Их разрешения никто не спрашивал. Они были еще детьми, когда оказались в одном отделении, в общей палате с другими больными детьми. Маленькие Костя и Женя не могли отойти друг от друга. Они почти неподвижно сидели на койке, держась за руки, и прекрасно понимали, что происходит в их доме, в их королевстве и в мире. Они так ни разу и не покинули этого дома и прожили в этой психиатрической больнице безвылазно почти до конца двадцатого века, до глубокой старости. Прожили очень долгую жизнь и умерли, как в сказке, в один день. Они жили в своем фамильном сумасшедшем доме, который построил для них отец. Они были хозяевами…

Работа

Руки не могут без работы. Начинается все со страданий, с боли в руках. От страданий ломит руки, а потом берешь молоток или другой инструмент. И работаешь.

В данной ситуации быть собственности не может. Сама ситуация быть собственностью не может. Никакой собственности здесь нет и быть не может. Поэтому Бог есть.

Дальше предлагаю размышление такого рода: была жертва, не было жертвы. Мы спрашиваем: что первично — курица или яйцо? И спорим. Из курса химии знаем, что есть кислая среда, есть щелочная среда и есть нейтральная среда. Золотой серединой является, разумеется, нейтральная среда. Она — самая ухищренная, потенциальная среда. Нельзя выдумать то, чего не существует. Такие вот умные разговоры. Это было первое впечатление, которое произвела на меня «Самадева», написанная после проникновения ислама в Индию. Разговор разговором, а книга — это совсем другое дело. Прочитал первые сорок страниц, задумался, написал эти строчки, которые вы в результате сейчас читаете. Продолжил чтение книги дальше. Очень важно, что я задумался на эту тему, что пришла эта мысль. Потом она, разумеется, обогатилась. Была жертва, не было жертвы — нейтральная среда. Предлагается, чтобы мы не приручали животных, а давали им возможность адаптироваться. Это самое страшное: не приручение животных, но адаптация их в нашей среде. Представляете, какая это жестокая книга. Вы себе не представляете. В нашей культуре так принято: что раз эта дама коллекционирует, скажем, татуировки, значит она порядочная интересная женщина. Даже если эти татуировки сняты с тел покойников в морге, с кожей вместе. А тут — давать животным возможность адаптации. Позволить им выглядеть по-человечески, действовать по-человечески. Не как дети, как взрослые люди рассудите: не приручать животных, а давать им адаптироваться в собственном доме. В этом состоит учение бхакти. Как все испугались, как всем стало противно, как все стали плеваться — когда я высказал во время голосования эту идею, уже после того, как за Медведева проголосовали. Если бы я не читал «Самадеву», у меня бы не было такого авторитета, на который я мог бы сослаться. Меня бы за это грохнули. Но я сослался на авторитет книги. Пускай никто ее не читал и никогда не прочитает. Цитирование, ссылки на признанные авторитеты оказываются сильнее. Пронаблюдайте, что происходит с людьми, когда вы начинаете цитировать. Стоит вам только начать цитировать умного автора — неоспоримую величину в мире мысли, люди становятся вашими. Они у вас в кармане, в кошельке. Расскажите, как девочка свои нежные пальчики сама зажимала дверью, делала себе больно, невыносимо больно — вас не поймут. Но стоит вам сказать, что это Достоевский написал, все сразу заговорят: «Ну, Федор Михайлович дает! Гений! Совестливая девочка. Чистая русская душенька. Пальчики сама себе дверью зажимает. Умница! Не то, что нынешние девицы. Им только хапать и хапать…» Одним только цитированием я мог делать со своими собеседниками, что хотел. Поэтому меня боялись доктора, даже медбратья и медсестры. Потому что я мог и умел цитировать. В результате таких экспериментов в больнице и со случайными людьми на улицах, я понял, что это такое: держать людей в рабстве.