Вырастая из детства - [17]

– Лена, не беги!… – кричит мама. – Упадёшь!

И тут я зацепляюсь ногой за одну из этих железных петель и – долго… долго лечу над плитами… Как птица! А потом – шмяк!…

И – долго… долго еду по этим твёрдым, пыльным, скребущим плитам голыми коленками, голым животом, голыми локтями и даже лбом и носом…

…Когда мама принесла меня домой и положила на кровать, они с бабушкой обе зарыдали надо мной.

– Боже ж мой! Живого места на ребёнке не осталось! – плакала бабушка.

– Господи! Ну, зачем, зачем ты бежала? Я же тебе кричала: не беги! – плакала мама.

Живое место на мне было только со спины. А спереди… Я ведь гуляла в одних трусиках и босиком, мы все так гуляли во дворе – в таком пляжном виде: на берегу степи – как на морском берегу. Жарко ведь!

А приложилась я на эти плиты хорошо – как будто железная тёрка по мне прошлась, счистив нежную детскую кожу – от лба до пальцев на ногах…

– Боже мой, и что же нам с ней делать? – причитала бабушка. – Это же надо как-то обработать теперь…

Она принесла баночку с зелёнкой. И – началась экзекуция… Невозможно сказать, сколько она длилась. Я плакала, стонала, скрежетала зубами, умоляла оставить меня в покое. Я уверяла их, что и так заживёт. Но… Мама сходила к тёте Вале и попросила у неё дополнительную баночку с зелёнкой, когда эта кончилась.

– Терпи! – говорила бабушка. – Терпи, деточка. Это ведь надо всё обеззаразить.

И они неумолимо замазывали меня зелёнкой – сверху донизу, сантиметр за сантиметром… Бабушка мазнёт, а мама дует, дует на это место… Почему-то казалось, что так – легче. Зелёнка нестерпимо жгла – как огонь, а мамины прохладные дуновения хотя бы чуть-чуть уменьшали эту пытку. Хотя бы чуть-чуть…

…Когда обработка тяжело раненого завершилось, то можно было бы посмеяться, если бы не так больно. Я была зелена, как лягушка, или как кузнечик из нашей степи. Бабушка так и сказала: «Лягушонок ты наш». А мама всё никак не могла успокоиться:

– Ну, зачем, зачем ты бежала?!

* * *

С того лета прошло много лет… Но порой кажется, что кожа на мне так и не наросла. И я часто слышу в свой адрес: «Разве можно так жить – без кожи?»

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ И ПЕРВАЯ ЛОЖЬ

Через несколько дней мне исполняется пять лет.

Мой приятель Володя из соседней квартиры сказал по секрету, что мама купила мне в подарок сервант для кукол. Он подслушал, как моя мама говорила об этом его маме. И вот он мне выдал мамин секрет. Я очень обрадовалась. Несколько дней провела в сладком ожидании… Я думала: сервант – это набор посуды для моих кукол. Я перепутала два похожих слова: сервант и сервиз. Я уже размечталась, как буду кормить своих кукол из новых тарелочек и чашечек…

И вот настал долгожданный день рождения. И оказалось, что сервант – это вовсе не сервиз. Сервант – это всего-навсего маленький скучный шкафчик. Я подумала, что новенькая посуда, наверное, прячется внутри шкафчика. Но внутри шкафчика было пусто…

Разочарование моё было очень велико. Я чуть не заплакала от огорчения. Но скрепилась.

– Ты рада? – спрашивает мама. – Тебе нравится?

– Да, очень! – говорю я. И целую её.

Я старательно изображаю радость от подарка. Первый раз я веду себя не искренне. Мне неприятно, что я вроде как обманываю маму. Я никогда ещё никого не обманывала. Я чувствую, что внутри меня будто кто-то грызёт…

Это были угрызения совести, которые я впервые испытала в день своего рождения, когда мне исполнилось пять лет.

Но зато отец подарил мне настольную игру – электровикторину. Там зажигалась лампочка, если правильно угадаешь ответ. Это было так волшебно!… У меня такой замечательной игры ещё не было. И соседка тётя Валя с Володей подарили мне настольную игру – растительное лото. Я была счастлива.

Но неприятное ощущение от неискренности, которая обернулась первой ложью, долго скреблось во мне. Первый раз в жизни я солгала и с горечью осознала это. Я поняла, что лгать мне неприятно. Для меня это было не органично. Но сказать правду было выше моих сил – ведь, сказав правду, я бы огорчила маму, расстроила бы её.

Первый раз в жизни я оказалась перед таким трудным выбором: сказать неправду – или сделать больно близкому человеку.

Я выбрала первое. И, таким образом, сделала больно себе.

ПРО КИНЮ

Я притащила со стройки маленького искалеченного котёнка. Он был чуть жив: весь в крови, ноги его не держали. Задние лапки были перебиты.

Мама с бабушкой его стали тут же отмывать и лечить. Охали: и кто ж так поиздевался над бедным существом? Казалось – что котёнка били камнями, били – но не добили. Не может быть, чтобы это было дело рук зэков, говорила мама. Скорее всего – мальчишки из соседнего двора. Они тоже шастали на эту стройку. Они измывались над сусликами, так почему и над беззащитным котёнком не поиздеваться?

Котёнок этот так и остался у нас. Это была кошечка. Серенькая, с белым пятнышком на мордочке и с белым пузиком. Я её назвала Киней.

Мы долго её выхаживали, кормили из пипетки молоком, смазывали её раны – она терпела, даже не царапалась. И мы так привязались к нашей Кине, что когда она окрепла и стала шустро бегать по квартире, припадая на задние лапки, ни у кого и в мыслях не было отправить её обратно – в страшный и жестокий мир, где её чуть не убили…