Пролог. «ЗДРАВСТВУЙТЕ, Я – МАЛЬЧИК!»
Одна из самых ярких картинок твоего детства…
1980 год. Середина апреля. Неожиданно прижарило так, что, гуляя в сквере, ты разделся до трусиков и носился по золотым полянам мать-и-мачехи совершенно счастливый… Рвал и ссыпал мне в подол влажные, горячие цветы:
– Это – для черепахи! На обед!
Ты был один загорающий. Остальные дети, в основном, в свитерах, а то и в куртках. Прохожие с восхищением и завистью смотрели на тебя и почему-то все называли тебя девочкой. Это из-за твоих длинных каштановых волос, которые, к тому же, ещё слегка и вьются. И ресницы густые и длинные. А глаза такие волшебные!… То карие, то тёмно-зелёные… Бывают и серого, стального цвета. Твои глаза меняют цвет от твоего настроения, от окружающей обстановки. И опять слышу: «Ах, какая девочка!» Тебе это надоело. Ты стал подбегать ко всем проходящим по Берёзовой аллее и – звонко, радостно представлялся:
– Здравствуйте! Я – мальчик, Антон! Мне четыре года и три месяца! Я загораю!
Если проходил кто-нибудь с коляской, ты заглядывал в коляску и вежливо спрашивал:
– Я – мальчик, а у вас кто?
Хватался за коляску и катил её довольно долго, совершенно по-взрослому беседуя с мамой, или бабушкой ребёнка. Потом бегом возвращался ко мне.
– О чём ты говорил с тётей? – спрашиваю тебя.
– О разном… – солидно отвечаешь ты. – У неё девочка, у неё тоже нет прививок, как и у меня, и тоже нельзя ходить в детский сад.
И – убегал знакомиться с новым прохожим:
– Здравствуйте! Я – мальчик…
…Да, именно той весной ты открыл мне удивительный закон жизни. Как-то вечером, засыпая, ты спросил меня:
– Мама, а ты знаешь, что всё на свете круглое?
– Нет.
– А всё круглое! Я – круглый, ты – круглая, и всё-всё круглое!
– Почему тебе пришло это в голову?
– Понимаешь, если полететь высоко-высоко… то можно увидеть, что всё – КРУГЛОЕ!
И я подивилась твоему открытию. Да, наверное… может быть…
– Ты мой маленький мудрец! – сказала я.
– Почему маленький? Я большой мудрец! – смеёшься ты.
Глава 1. Я ХОДИЛА ЗА ТРИ МОРЯ…
…Идём с тобой по берегу нашей бухты… Пять лет назад, когда у меня ещё не было тебя, моего милого говоруна, моего маленького философа, я бродила по берегу этой бухты одна, в страшных сомнениях и терзаниях, не понимая, почему и зачем со мной всё это случилось. И некому мне было сказать тогда, что для того, чтобы увидеть смысл и завершённость событий, надо полететь высоко-высоко…
Нужно полететь высоко-высоко… и тогда увидишь…
* * *
Как это бывает в критические моменты жизни, – всё сошлось…
Когда вернулась из Одессы, мама сказала: «Теперь ты будешь жить дома».
Но жизнь на их территории – это была по-прежнему странная жизнь.
Тоскливое лето 1974 года…
Дома – бушевал отчим. Бушевал молча. Но молчал он так испепеляюще, что находиться с ним под одной крышей было невыносимо. Он не мог простить мне моей поездки к отцу. Не мог простить этого – единственного за последние семнадцать лет (и ставшего последним) свидания.
Никакие обстоятельства жизни не влияли на его отношение ко мне. Точнее: что бы ни происходило в моей жизни, это только усиливало его неприязнь ко мне. И то, что я нарушила давний запрет (не ездить к отцу), несмотря на трагическое завершение моей отчаянной поездки, ещё больше ожесточило Фёдора. Он вёл себя так, как будто речь шла не о жизни и смерти, а просто о какой-то банальной детской провинности: ребёнку запретили есть шоколад – а он его взял и съел. И ребёнку за это надо устроить бойкот.
А бойкоты Фёдор умел и любил устраивать: он молчал. «Доброе утро!» – говорила я, когда мы встречались утром на кухне. Мы с ним вставали раньше мамы и Мариши, и эти ежеутренние встречи один на один на пяти квадратных кухонных метрах были для нас обоих большим испытанием. «Доброе утро!» – выдавливала я из себя, а в ответ – ледяное молчание, и только жёлтые желваки гуляют на его твёрдых скулах… Долго это вынести было невозможно.
– Мама, прости, не могу больше… Каптерев уезжает в Крым. Я этот месяц поживу с Людмилой Фёдоровной.
– Но потом ты вернёшься?
– Потом вернусь.
– Может, Фёдор утихнет за это время. Странный всё-таки он человек… Ну, что уж теперь ревновать тебя к отцу? Если отец умер…
Месяц я отогревалась у своей крёстной на Огарёва. Среди картин, камней, черепков… Спала на жёстком топчане Валерия, ходила утром за свежим хлебом в ближайшую булочную на Никитской, кормила во дворе голубей, поливала на лоджии цветы…
По вечерам, допоздна, сидели с Мамой Кошкой на их волшебной кухне, где вместо окна – солнечная афиша… О чём были наши разговоры? О самом главном – о смерти и о жизни после смерти – как оно там всё будет?… А ещё – о любви…
Ездили вместе в Новую Деревню к отцу Александру. Я подарила ему книгу стихов «Метель жаворонков», которую посвятила своему отцу. Людмила Фёдоровна тоже подарила отцу Александру стихи. Он всегда принимал стихи с искренней радостью. В стихах человек раскрывается как ни в чём другом. Вместо исповеди можно протянуть листочек со стихотворением…
Я к Тебе возвращаюсь –
Как из душного плена,
Как из тяжкого бреда – на свет.
Я к Тебе возвращаюсь –
В клочьях кожи и пены…
Без Тебя мне спасения нет.
