Если полететь высоко-высоко… - [4]

Но нам пожарники не понадобятся. Пожара не будет. Пожар нам не грозит…

По дороге домой, в метро, написала стихи.

* * *

.  Пусть лето кончилось давно,

.                      но раз в году

.  Бывает день, который наш –

.                         и только.

.  Я, торопясь, – через обвалы зим – к тебе иду…

.  И смысла не ищу,

.                что в смысле толку?

.  Мы зажигаем на столе свечу…

.  Как в маленькой часовне…

.             Помнишь, милый?

.  И возвращаемся – по тонкому лучу –

.  В то лето –

.           в сон непрочный –

.                       в шарик мыльный…

.  Над нами ветры лунные поют…

.  Мы заново идём путём знакомым,

.  Два странника бездомных, –

.                       в наш приют,

.  Не опечатанный ни тленом, ни законом.

.  Мы входим в наше лето – точно в дом,

.  В уютный мир – в улитку – в звёздный космос…

.  Здесь всё по-прежнему…

.             Здесь каждый звук знаком.

.  И всё на месте; всё легко и просто.

.  Пусть лето кончилось давно,

.                         но каждый год

.  День посылается – как знак…

.                         Его устами

.  Нас – наше прошлое пленительно зовёт…

.  Нет прошлого!… Всё – здесь.

.                 Всё наше – с нами.

* * *

Настала осень. Нет, ещё был календарный август, но холод и проливные дожди – как будто уже глубокая-глубокая осень…

Я продолжала жить «дома», и эта жизнь очень хорошо сочеталась с тем, что за окном… Разницы никакой не было: что внутри, что снаружи.

И вот, как-то вечером раздался телефонный звонок…

Это звонил «Пьер Безухов». Он сообщил, что только вчера вернулся из отпуска. И очень хотел бы увидеть меня. Прямо сейчас.

За окном проливной дождь, темень…

– Мне очень, очень нужно увидеть вас! – говорит он.

Отнекиваюсь:

– Поздно, дождь… Нет ни времени, ни желания.

– Только на минуту! – просит он. – Я уже у вашего метро стою. Умоляю вас: только на минуту!…

Мама, проходя мимо меня по коридору, роняет: «А ты – жестокая».

Темень, дождь…

Представила его, нахохленного и промокшего, в этой его нелепой шляпе, в запотевших очках, и… впервые стало жалко. (Вот я и попалась!)

Действительно, что мне стоит?… Две минуты на автобусе – и моя совесть чиста; я – не садистка. Тем более, он уверяет, что должен мне вручить мою вещь. То, что принадлежит мне. Говорит загадками. Ничего не понимаю…

Но всё же не любопытство – а жалость (о, эта сводня!) вытащила меня в тот вечер в темень и дождь…

Итак, две минуты – и я у метро.

Намокшая шляпа с опущенными полями… Вид самый жалкий. Жалкая, намокшая улыбка…

– Вы что-то хотели мне отдать? Но вы ничего не должны мне.

– Не отдать, а подарить. Ведь у вас, я слышал, летом был день рождения…

– Спасибо. Но я не хочу от вас никаких подарков!

– Да он совсем маленький…

И – протягивает крошечный коробок, меньше спичечного.

(Не знаю, что заставило меня взять этот коробок с его ладони: любопытство, или всё та же жалость? Как будто меня кто-то загипнотизировал в ту минуту).

Беру. Открываю…

Крестик!… В коробочке – крошечный нательный крестик…

Я – в шоке. Не могу оторвать от него взгляда… Не могу вымолвить ни слова…

А «Безухов» что-то говорит, говорит торопливо: что-то про Египет, где он был несколько лет назад… и там купил этот крестик… и сказал тогда же себе: «Это – для моей будущей невесты»…

Его бормотание сквозь шелест дождя и чёрного дерева над нами, сквозь шарканье вечерней толпы… Всё кончено.

«И какой идиот её возьмёт?!»

* * *

Как добралась в тот вечер домой – не помню.

Что ему сказала на прощанье – тоже не помню.

Провалы в душе. Провалы в памяти.

Дальше – после того вечера – всё решалось как бы помимо моей воли. Моя воля в тот, ставший для меня роковым, вечер была парализована. Трещина стала стремительно расширяться… И вот я уже лечу в неё, нелепо кувыркаясь, как в кошмарном сне… И кто-то словно бы смеётся мне в лицо: «А ты была уверена, с тобой этого не случится!»

Последние, уже бесполезные мольбы:

– Хотя бы год дайте мне на раздумье! Мне надо подготовиться… привыкнуть к этой мысли… – прошу я.

И – его, неожиданно резкое в ответ: «Нет!» И – тут же – жалкое:

– Да ведь я уже всем сказал… все уже знают, все за нас рады…

«Все уже знают…»

Удар какой-то ватный, но – тем не менее – последний, завершающий. Ну, раз все уже знают, бормочет во мне отупевшее существо (я ли это, Господи?…), то, стало быть, деваться некуда… коль все уже знают… и все рады…

* * *

Может, так люди и женятся? В сказках – по любви, а в жизни – по стечению обстоятельств. Вот матушка Вера рассказывала: подвёл её духовный отец к будущему отцу Сергию, которого она в первый раз тогда увидела, и сказал: «Вот твой жених. Будь ему хорошей женой». И сколько лет уже вместе! Троих деток родили. И любит матушка Вера своего мужа, и ревнует – всё, как положено. И он ею восхищается…

Отец Димитрий тоже рассказал как-то про свою женитьбу. Он невесту выбрал вообще по фотографии! Ему уж рукополагаться пора было, а он ещё не женат. Тут так: или срочно женись – или принимай монашеский постриг. В монахи как-то не хотелось. Показали ему фотографии трёх православных девушек на выданье: выбирай невесту! Одна из них была красавица-раскрасавица, с золотистой косой до пояса, высокая, статная. «Куда мне такая жена? Я ведь маленький, лысый… Смешная будет пара. Не ровня мы». На второй фотографии – дама учёная, в очках, строгая такая, видно – зануда. «Куда мне такая жена? Всегда рядом с ней дураком себя буду чувствовать. Не ровня мы». Поглядел на третью фотографию… Ничем не приметная девушка, далеко не красавица, скромная, щуплая, невидная. О таких говорят: серая мышка. «Вот это моя жена! – сказал отец Димитрий. – По всему мне подходит». И живут вот уже сколько лет просто замечательно! Любят друг друга. Сын и дочка у них такие славные, Мишенька и Наташа. А уж какая матушка Нина опора своему мужу во всём! Он на неё не нарадуется. Говорит: «Наградил Бог доброй и мудрой женой!»