Если полететь высоко-высоко… - [3]

Мой приятель из студии пантомимы, Валька Гнеушев, поступил в цирковое училище, на клоунаду. Счастливчик! Я столько лет мечтала об этом, дважды пыталась, но – увы! А Вальке повезло.

Он говорит: «Может, нам сделать что-то вместе?» Ему мерещится девочка-клоун, спускающаяся на шарике из-под купола… Он, Белый клоун, – в манеже, а она, Рыжий клоун, – из-под купола… Мы ходим по Тверской, под дождём, и Валька пытается расшевелить меня. Разве я не мечтала? Мечтала. Разве я не хочу? Хочу.

Но могу ли я?… Когда я прохожу мимо цирка на Цветном, точнее – когда я обхожу его стороной, внутри – такая острая боль, которая не совместима с дальнейшими упражнениями в пантомиме и клоунаде. Уже два года, как ушёл Мой Клоун… Но сердце болит по-прежнему. Дождь, дождь… Искристый, точно весь в бисере, вечер… Валька счастлив, ему кажется, что он уже завтра выйдет в манеж.

А мой манеж как будто откололся от Земли и улетел на другую планету… и нет туда транспортных средств, да и зрителей там нет, для которых нужно было бы выходить на ковёр, и воздуха нет, которым дышать… Вот это главное – нет воздуха. Без зрителей можно обойтись, добраться можно было бы на силе желания, но без воздуха ничего не возможно. А воздух как будто весь выпит, и вокруг моего манежа – сушь и пустота безвоздушного пространства… В такой обстановке не живут. Даже клоуны-трагики, каким я мыслила себя. В такой атмосфере только вымирают…

* * *

Бывали дни, когда я с утра до вечера блуждала по Москве…

То лето было жарким, грозовым и тоскливым.

То лето…

* * *

Меня врачуют улочки Москвы,

Базары, цирки, старые подворья…

Их суета врачует от тоски

По дому, по теплу – где только двое.

И я стремлюсь неведомо куда –

Как пыль, гонимая дыханием ненастья…

Как с мельничных колёс летит вода…

Но где-то в подсознанье вспыхнет: "Мастер!…"

Меня врачуют ливни и жара

Гудящего от напряженья лета…

И, задыхаясь, я шепчу: "Жива,

О Господи, жива! Как странно это…"

Меня врачует пляшущий содом,

Гудящий карнавал и хохот масок!

А в центре, на прудах, где серый дом, –

Беспечной Аннушкой опять разлито масло…

* * *

Очень хочется кого-то любить, о ком-то заботиться. В то лето я почувствовала это особенно остро. Узнавала, как можно взять ребёнка из детского дома. Оказалось: чтобы усыновить ребёнка, нужно сто-о-олько всего иметь!… Хорошую работу, большую зарплату, отличное здоровье, квартиру и мужа. Ха-ха-ха. У меня из этого перечня нет ни-че-го. Так что ребёнок из детского дома мне не светит. А что мне светит?…

* * *

Работаю санитаркой в поликлинике. Почему? Сама не знаю. Просто надо где-то работать. А тут как-то вышла из института, побрела по Большой Бронной, добрела до пересечения с Малой Бронной, увидела на углу поликлинику. На стене – объявление, что требуется санитарка. Вспомнила санитарку из кардиологического отделения, где лежал отец. Она говорила: «Я так люблю свою работу!» Пошла и устроилась.

Работа как работа. Но вряд ли я когда-нибудь полюблю её – не вижу ничего увлекательного в том, чтобы махать половой тряпкой… Но кто-то же должен ею махать! Кстати, в этой работе есть свои плюсы. Во-первых, не надо ни с кем разговаривать. Во-вторых – вторую половину дня я совершенно свободна.

Почти каждый день после работы езжу в Коломенское, где служит отец Кирилл Чернецкий.

* * *

.  Тропа в Коломенское… Август.

.  Преображение Господне.

.  Несут пылающие астры

.  К подножию Креста сегодня.

.  Сквозь лес ромашковый, полынный

.  Иду на звон Преображенский…

.  Дорога – белая от пыли –

.  Проторена любовью женской.

.  Звенят кузнечиков оркестры…

.  И лето замерло в зените.

.  Но тронута уже окрестность

.  Осенней золотистой нитью…

.  И до краёв – в лампадке масла…

.  Отягощённая плодами,

.  Иду на свет Второго Спаса

.  Густыми, тихими садами…

.  Иду к Тебе – и обретаю

.  Спокойствие души в движеньи.

.  Платочки белые мелькают…

.  Пылит тропа…

.         Преображенье.

* * *

Часто захожу к Каптеревым.

Посижу, погреюсь у их очага… Людмила Фёдоровна прочтёт новые стихи, Валерий Всеволодович покажет новую картину. И обязательно угостят свежезаваренным чаем – как же без этого? Без этого – никак.

Потом, с тоской в сердце, – домой. И Валерий машет мне вслед с лоджии… из своего зелёного садика… Долго-долго машет, пока я иду по переулку до Телеграфа. И я всё оглядываюсь и оглядываюсь, и тоже машу ему в ответ… И думаю: «Господи! Пусть так будет всегда – чтобы он махал мне с лоджии…»

* * *

От тоски забрела как-то к Гавру. Его семейство на даче, он сейчас один в Москве.

Когда пришла, он перебирал привезённую с дачи чёрную смородину, варил варенье своим детишкам на зиму. Такой хозяйственный, заботливый. Замечательный папа своих детей. Его детям повезло.

Долго, допоздна, сидели на кухне, и я ему рассказывала об отце: рижская весна никак не отпускала меня, и я без конца кому-нибудь рассказывала об отце. А Гавр мне – о своём отце… Он как раз собирается к нему на свидание в лагерь.

Зажгли свечу… На кухне негромко играл магнитофон с песнями Галича… В то время запрещёнными. Гавр сказал, что заучивает их наизусть – чтобы потом, на свидании с отцом, петь их ему там… в лагере.

Стемнело… На доме напротив зажглась реклама и побежала горящей строкой по фронтону: «При пожаре звонить «03».