Вылет из Квинска - [2]

Собрав улов, Дарий спешил в апартамент 4С, во вторую, меньшую спальню нанимаемой квартиры, именуемой русскими 'двухбедренной'. Он падал в бурое плюшевое кресло - часть разрозненного гарнитура, несколько дикого стиля, любезно подаренного Коршам местной еврейской общиной. Жена, Анна Исааковна, непременно интересовалась из кухни - Нет ли чего от Сенечки? - от ее старшего брата, пенсионера республиканского или даже союзного значения, оборвавшего с Коршами всяческие отношения после их подачи на выезд. Сама Анна изредка еще бросала брату письма, всегда безответно, как в бездонный колодец. Неизвестно было, жив ли еще на свете ее далекий брат Сенечка.

- Муся, ко мне никаких звонков! - как дежурную шутку бросал Дарий, погружаясь в бумаги. Впрочем, никто и не мог звонить ему в эти часы, разве что Соломон Балкопа - старинный знакомый, проиживающий в соседнем подъезде и занятый приблизительно тем же самым. За отсутствием писем, Дарий довольствовался рекламками, оценивал качество офсетной печати, красочность и размещение изобразительного материала. Понаторев за годы американской жизни, он знал очередность представления товаров - от ожерелий до игрушек, знал, где смотреть цену, где соблазнительную скидку (странным образом оставляющую цену товара на том же уровне год за годом). Главный юмор состоял в том, что ничего Дарий Ильич покупать не собирался - какого черта перетаскивать вещи из магазинов в чужую малогабаритнтю квартиру. Однако, почему бы не пофантазировать, если для этого не надо болтаться по торговьм рядам; вот тебе в глянце прекрасные иллюстрации - от алмазных запонок до гоночных автомобилей - миллионы немыслимых товаров для

пробуждения ленивого воображения, листай - не тяни, соблазняйся...

- Не вышло жить в мире идей, - бубнил Дарий себе под нос, - будем жить в мире вещей.

Не покидая удобно продавленного кресла, он мог на сегодня отдать предпочтение американскому, как яблочный пирог, Олдсмобилю перед Акурой; сказать себе с патриотическим апломбом: - Хватит кормить Фудзияму! Перелистав вкусно пахнущие типографской краской страницы, вообразить, что взял бы фунта три плодов авокадо - помогает от рака, и свежую спаржу, чтобы приготовить по-провански, на пару, - хорошо пойдет под молодое Божоле.

Особенно его занимали товары-кунстштюки, предлагаемые как подарки для людей, 'у которых все есть' - какой-нибудь настольный вертолетик - для снятия стресса у начальства, озвученная корзина в виде баскетбольной - для конторского мусора или головка душа, способная мигать всеми цветами радуги. Разглядывая все это, Дарий словно беседовал с кем-то оставшимся в России, показывая ему эти бесконечные изделия и плоды - все самое наилучшее, яркое, - до чего же капризно можно жить в обществе потребления! В собеседники себе он воображал безымянного сверстника с судьбой, похожей на его собственную. С таким собеседником, а, скорее, - слушателем, он мог говорить без конца, и только такому фантому-человеку, которым по разным причинам не могла быть ни жена, ни даже его друг-Балкопа, никто из имеющихся в наличии, был Дарий способен сообщать возникающие мысли и наблюдения. Из-за их патетичности он никогда бы не высказал их вслух, а, услышав, сам первый записал бы в разряд мелихлюндий.

В молодые годы жизнь, как в перевернутый бинокль - бесконечный цветной и манящий калейдоскоп, в старости, наоборот - далекое перед носом. Дарий хорошо помнил картонный рупор, поскрипывающий кремлевские указы вперемешку с песнями Лебедева-Кумача, и свой ХВЗ - харьковский драндулет и все наши допотопные кособокие товары, за которьми нужно было непременно драться в очередях, записываться чернильным карандашом на руке и потом, по этому накожному номеру узника страны победившего социализма ходить отмечаться, всегда почему-то в ночи или в страшное предрассветное стылое утро, когда оказывалось, что списки украли или подменили; какая-то сволота из враждебной группировки подкупила старосту и поэтому честньм членам очереди не достанется детское пальтишко, холодильник или там - несчастный набор простыней.

Попадись такой глянцевый рекламный каталог Дарию в ИТеЭровском бараке в Кемерово, во время его довоенной сибирской командировки, он смотрел бы на него, как на послание с Марса; он сдвинул бы с этажерки прочь Аэлиту и Жюля Верна и материалы извечной политучебы; он обвернул бы каталог лучшей чертежной калькой, укрепив обложку картоном; он разглядывал бы его под барачным ночником, как зримое обещание светлого завтра. Даже сейчас, на шестой год своей американской жизни, семидесятидвухлетний Дарий еще смотрел временами на мир глазами восторженного юнца из кемеровского барака.

Когда из-под двери квартирного коридорчика тянуло гороховьм супом и громче шаркали шлепанцы жены, Дарий, тяжело вздохнув, сгребал в кучу проспекты - новые, старые, и отправлялся выбрасывать их в мусор. - Пардон, господа, надоели картинки. С таким непокупателем как я вам капитализм не построить. После супа жена подавала котлеты с картошкой и кислой капустой, завершая обед чаем с печеньями типа пряников. Анне нравилось называть пищу по-американски: котлеты - гамбургеры, печенье - куки, пили - коку, так что хотя бы на слух получалось вполне американское меню. Артишоки и спаржу, конечно, можно было бы присовокупить, однако ели свое - всегдашнее.