Вылет из Квинска - [3]

В первую ночь Ханики случился тот самый день невезения, когда Дарий, встав с неверной ноги, проворонил почтальона и почту; даже реклам не оказалось; не сложился день. Еще засветло спустившийся вниз Дарий Ильич вернулся в квартиру в полной ночной темноте. С горя по-настоящему выкурил, причем безо всякого удовольствия, свою дежурную сигарету с обкусанньм мунштуком. После еды никуда не пошел; немедленно забылся и задремал. Проснулся в два часа ночи; машинально нашарил в темноте брикет ТВ управления и включил. Убрал звук, чтобы не будить Анну. Мелькали немые кадры: опять и опять, накреняясь, падал с постамента Железный Феликс; литые чугунные Сталины, один большой в шинели до пят и два маленысих, уткнулись носами в глину на свалке металлолома. Потом эти же - Дзержинский и Сталин стояли на Тишинском рынке новой свободной России в ушанках с висящими тесемками, в дворницких фартуках поверх пальто, продавали огурцы по сто рублей. Люди в тяжелых, зимних одеяниях хмуро продвигались по пустым рыночным рядам, стекались на Манежную площадь, где (после смены сюжета хроники) оказывались вдруг в легких импортных курточках. Танки волнорезами торчали из человеческой массы. На одном из них стоял Ельцин, воздев к небесам руки наподобие римского папы.

По стенам комнаты Дария прыгали цветные блики от телеэкрана и еще от красных крутящихся фонарей. Машины Скорой Помощи и полиции за окном забирали очередного доходягу из дома престарелых напротив. После телевизионных реклам, в которых довольно противные девицы просили звонить им по коммерческим номерам '900' для бесстыдных откровений, опять появились российские сюжеты, в красивом обрамлении автоматчиков представляющие народных героев, одного за другим, включая музыканта Ростроповича. - Жалко, - подумал Дарий, - что я убрал звук.

Было тихо. Ходики тикали в спальне жены, подчеркивая тишину. Дарий цепенел и забывался. Когда он выключал телевизор, по экранному полю медленно, ногами вперед, покачиваясь, плыл на спине Феликс Эдмундович, подвешенный на тросах.

Остаток ночи Дарий провел беспокойно; так и не удалось заснуть по-хорошему. Мучили видения; казалось, он все еще продолжает смотреть хронику, понимал, что надо бы выключить, но не мог сдвинуться с места. Бабы в толстых платках и телогрейках брели по черным, в пашню распаханным площадям Москвы, крестились и ковыряли палками - чего бы найти. Но ничего не было - ни огурцов, ни картофеля; одни черные вороны скакали следом. На фоне низкого белого неба шли отряды юных пионеров с черньми галстуками и бескровными лицами. Шли со свечами в руках, крестами и хоругвиями... Бил барабан.

Процессия эта продолжалась в Дариевой памяти, и стучало в ушах, когда утром, или уже днем, он спустил ноги с дивана и поплелся в ванную. Еще оцепеневший, он взял безопасную бритву и взглянул в зеркало над раковиной. В зеркале отражался длинный махровый халат, висевший на дверной вешалке позади Дария, вывешенные на просушку нательные мелочи, щетка для растирания спины и кусок кафелем покрытой противоположной стены. Дария в зеркале не было.

Холодными, непослушньми руками он сначала ощупал зеркало впереди и затем свою небритую щетину на подбородке - все было на месте. Он ясно видел отражение ванной, значит было зеркало и был он - наблюдатель. Не видел он только себя самого, своего лица будто он смотрел на ванную снаружи, через окно. Никакого окна, однако, в их ванном закутке окна не было. Дарий не успел испугаться до того нелепой показалась ему чертовщина; то есть он подумал на миг, что можно было бы струсить, если бы, скажем... Быстро он открыл кран и пригоршнями наплескал на себя холодную воду - нет, он не бредил. Он стал соображать - крикнуть ли, позвать Анну? Но тут же устыдился и заметил не без удовлетворения, что, вот, он нормально мыслит и может стыдиться, - чем не свидетельство того, что с ним все в порядке?

Однако мысль его ускорялась невольно в поисках объяснений; от давления звенело в ушах, Что все-таки происходит? Плохо видит? Что-то с глазами? Нет, он отчетливо видит свои руки и ноги в щлепанцах и, наискосок, розоватость своего носа.

- Все хорошо, только страха надо страшиться, - повторял себе Дарий американскую формулу. Выбегая назад в комнату, на ходу изобретая (верные на этот раз) шаги для распутывания происходящей с ним элементарной глупости; надеясь по ходу дела неожиданно зыркнуть, поймать свое лицо в стеклах двери, в окантованных эстампах, в зеркальной горке столовой. Так он дошел до дальней спальни и убедился, что жены нет дома. -Bерно, поздно уже...в классах английского языка Аня... Давно уже... Бормоча так , машинально схватил зеркальце с туалетного столика, поднес к глазам - в оправе зияла чернота. Ни проблеска. Тьма тьмущая.

- Вот оно! - кольнуло в мозгу. - То самое, во что никогда не веришь. Вот, оказывается, как бывает. Где он теперь, здравый смысл ваш хваленый!

Тут же понял, что смотрит на черненый задник. Повернул рукоятку - в вогнутом зеркале сверкнул свет. Зеркало дрожало в руках; в нем дрожал кусок карниза и портьера. Сверкая, дрожало окно и расползались муары зеркального увеличения. Угол комнаты. Пустота. Ничего больше.