Борис Письменный
МАРУСИНА ЛЮБОВЬ
Часть Первая
Мария Петровна полюбила. Вышло это совершенно некстати. В принципе бесперспективно и фактически безнадежно. Она ругала себя нехорошими словами, приказывала образумится, но не могла. Вдобавок удручало, что поделиться ей было не с кем. В виду обстоятельств.
Дело в том, что капитан УВД, Фофанова М.П.- старший инспектор московского городского ОВИРа влюбилась в еврейского отъезжанта гражданина Клепика А.С. ; влюбилась в одностороннем порядке.
В установленный форменный день, по вторникам, когда Фофанова явлалась на службу при погонах, она запиралась в овировском туалете, курила Беломор, щурясь от дыма, пристально разглядывала себя в зеркале над рукомойником. Дуришь Маруся, солдафонка ты старая, - с притворным негодованием ополчалась она на себя, одергивая ладный мундир. - Отставить и прекратить! И сразу же, тая, расплывалась в улыбке. Нет, не могла на себя сердиться; ей льстило, что под казенным сукном кителя бьется молодое, горячее сердце.
И то сказать, сердцеед её пиковый - некий гражданин Клепик Александр Саулович, юноша, почти ребенок, всего двадцати с чем-то лет (Санечка - так она его называла) был из себя человек неказистый, мягкотелый, с покатыми плечиками.
Разве что с удивительно длинными ресницами и с такой нежнейшей кожей лица, будто светился изнутри чарующим нездешним светом.
- Андел ты мой, неуместный, - причитала Мария Петровна ну точно на манер матери своей Евдокии. Неожиданно для себя выговаривала она в последнее время всякообразные, не очень свойственные ей, офицеру советской милиции, старушичьи деревенские нежности. Делала это искренне, ничуть не кривляясь.На минуту Мария Петровна будто бы превращалась в покойную свою мамашу. Голос и даже черты лица ее становились совершенно мамашиными, Что заставляло её так лицедействовать, Маруся не знала и выяснять не трудилась. Без того масса неразрешимых загадок росла и копилась в ее путаной жизни.
Короче, в истории этой с Клепиком истинная причина возникшей слабости была покрыта абсолютным мраком. Знала только Мария Петровна, что от одного вида Санечки, иногда даже от одной сосредоточенной мысли о нем, подтаивал в ее душе какой-то льдистое соединение, хрящик, замыкающий потайной кокон, из которого начинали больно выпрастываться интимные сяжки и подкрылышки, щебурша при этом, цепляя то место, где боль граничит со сладостью. Где не бывает одно без другого.
Не исключено, что Санечка её был в каком-то смысле там ангелом, комадированным, например, на Землю для прохождения стажерской практики. Такую фантазию допустить можно, если принять в учет странности его поведения. При том, что был он - светлая голова и умница, Санечка мог с легкостью в НИИ, где работал, одолживать всем последние рубли 'до получки'; сам ходил - зубы на полку. Как объяснить такое? Слишком уж доверялся; не преследовал в каждом деле, как полагается, личной выгоды. Ни о ком от него не слыхали не то, что презрительного, но плохого слова ,даже за глаза; даже в компании, где, получая коллективное наслаждение, язвили кого-то отсутствующего. Ангел наш предпочитал отмалчиваться; а, если говорить, то всегда приятное и соглашаться с собеседником. Наконец,он немного пописывал стихи и, что уже совсем невероятно, никому не навязывал написанного.
Даже невзначай. Не чудно ли?
Интересно, что проживали они - сама Мария Петровна и Санечка, в общем жилом массиве в районе Песчаных улиц, у метро у Сокола, где мамку дочь укокала. Клепик и подозревать не мог, что с некоторых пор в свои неслужебные часы капитан Фофанова пристрастилась следить за ним из-под тюлевой своей занавески. Просто так. Началось это давно и совершенно анонимно, когда слово ОВИР еще Клепику было наврядли знакомо. По странной прихоти следила Фофанова, как ходит-гуляет сосед взад-вперед, словно завороженный, по заплеванному чахлому садику. Или сидит, чиркает что-то в своем блокнотике на скамейке, находящейся буквально перед ее окном.
В тот период непосредственно лицом к лицу они, кажется, не встречались. Дело в том, что корпуса домов, поставленные углами, тянулись изломанным лабиринтом, образуя в каре закрытый внутренний дворик с лавочкой для тихого отдыха - точно напротив окна спальни Марии Петровны.
В то время, когда входной подъезд Фофановой находился с обратной стороны домов, где имелся гараж для ее 'трешки' - третьей модели Жигулей. В ряду других индивидуальных гаражей частных автовладельцев, которых в ту пору предпочитали называть автолюбителями во избежание нездоровых аллюзий у остального, так сказать, безлошадного населения.
Можно только преставить, каково было удивление капитана Фофановой встретить своего соседа в коридорах ОВИРа. Приметив его в первый раз, она испытала смешанные чувства. На миг ей показалось приятным увидеть любчика у себя на службе. Но сразу же сделалось грустно по вполне понятным причинам. Что же это происходит у нас! Спешат, оформляются граждане еврейской национальности, уезжают из родного отечества будто их среди нас никогда не бывало; будто не перемешались мы с ними давно в одну семью, забывая, подчас, где чья нога, чье ухо; будто не жевали одни сушки и пряники, не ходили на те же танцы и поxороны...
![Воровская яма [Cборник]](/storage/book-covers/08/086ec5131cfee1e9284b895205abfa019c8ddf36.jpg)
