Выигрыш - [10]
Ханс тихо скулил в подушку. Новая тоже постанывала во сне. Она провела вечер за подсчетами, из которых прояснилось, что как ни призывает ее Ханс к жесткой экономии, а выходит, что она его кормит. Оба обманутых спали хлипким, обиженным сном, и никакой любви не было.
Каждая Новая наталкивалась на ребус: где деньги Ханса? Если отбросить всякие жирные запятые вроде оплаты давних похорон родителей… Если извлечь суть из очевидных знаков того, что Ханс работает и, стало быть, получает зарплату… Если не вдаваться в смысл живописных картинок Ханса на тему когда-то украденного у него ковра и не поверить, что Ханса на каждом шагу обжуливают… Если просто взять и посчитать, то… Где деньги? Каждая Новая настаивала поровну вкладываться в покупку еды и вести тетрадку доходов-расходов. Все Новые, как сговорились, призывали к этой тетрадке.
Лицо Ханса погружалось в выражение мировой скорби: наступала кульминация пьесы, главный перелом. Голос Ханса становился властно-домовладельческим, надсаженным тяжелыми хозяйственными обязанностями, разными платежами и заботами, о которых беспечная Новая, не домовладелица конечно, и понятия не имеет. Он тщательно разравнивал ножом пласты маргарина на ломтях хлеба. Прихлебывал жидкий кофе и угрюмо говорил, как пел, долгий монолог о своих ежедневных стараниях сделать их общий с Новой дом все лучше. Обреченно и горько сетовал, что нет уже доверия меж людьми и честному слову не верят. Напоминал, что не выпивает, даже не курит. И переходил в атаку. А почему он, хозяин дома и честный человек, должен давать кому-то отчет в его собственных деньгах? Кто у кого, в конце концов, живет и всем пользуется?
Ни одной Новой не удалось ни завести тетрадку, ни вырвать у Ханса какого-либо ясного ответа. Их завтраки и ужины могли развить патологическую мечтательность: на столе были иногда только хлеб, кофе и маргарин. Как после войны. Иная Новая, не в силах противостоять Хансу, так экономила, что наедалась с запасом в столовой на работе и прятала ветчинные и сырные бутерброды в сене сарая. Раздав корм кроликам, и сама ела тут же, у клеток, быстро жуя и глядя то на столб мошек, толкущих в вечернем воздухе свою насекомую суету, то на быстро грызущих зверьков. Она все-таки на что-то надеялась.
Ханс, отразив натиск Новой насчет тетрадки, ел все, что Бог послал. Оба ели ужин молча, думая о своем, а может, об одном и том же. Иногда подруга переставала жевать и пусто глядела перед собой. Ее посещала романтическая иллюзия, она же последняя попытка разгадать ребус.
– Он копит! На что-то крупное! Не говорит, хочет сделать сюрприз!
И новенький “Трабант” с двумя счастливыми спутниками на борту начинал крутить свои колесики куда-нибудь в курортное местечко, к настоящему лазурному бассейну, под тент столика с жирными пирожными, румяным кухеном и рюмочками яичного ликера. Новая сглатывала слюну и видела перед собой Ханса: маленького, худого, изработавшегося, с куском хлеба у рта. Сердце ее выныривало из мрака непонимания. Ханс острым глазом замечал изменения в лице подруги: Новая придумала себе надежду. Всем им хочется жить в его доме даром.
Если б Новая могла заглянуть за кулису! Если б могла попасть в подвал и выяснить, что там появилось, совпав с ее приходом на роль хозяйки! Она увидела бы рулоны шпагата и яркие упаковки с удобрениями и ядами. Комплекты больших мешков и – мешочков маленьких. Мотки толстых и тонких веревок. Метелки, совки и щетки. Грабли и грабельки. Пилы, ножовки, рубанки, топоры и топорики. Безмены, вилы, садовые ножницы. Стопы ведер разных емкостей. Ящики, бадейки и ковшики. Складные полочки и стремянки. Плетеные корзинки. Уютные мышеловки. Десятки складных метров. Банки с краской. Гаечные ключи всех калибров в нераспечатанных упаковках. Пакетики и коробочки с гвоздями, болтами, шурупами и винтами. Молотки, плоскогубцы, щипцы, державки, скобы, зажимы…
Если б Новая запустила руки в это добро и решила бы, снимая слой за слоем, до чего-нибудь докопаться, она находила бы в залежах все точно такое же – только старше, древнее и вовсе пришедшее в негодность. Те же, но проржавевшие гвозди и ведра, дырявые ковшики, молотки с рассохшимися ручками. Распадающиеся в прах мешки и веревки. Изгрызенные мышами мышеловки. Колена развалившихся складных метров и удочек. Грабли без зубьев. Окаменевшую краску в смятых банках. Останки тележек. Останки велосипедные. Раздавленные тяжестью верхних слоев неопознаваемые деревянные обломки, ветошь и гнилье, засыпанные затхлой трухой, норки мышей, перегной.
Наткнулась бы Новая и на то, в чем, кажется, не имел первостепенной нужды хозяин деревенского дома и работник садового хозяйства, – на канцелярскую машинку для измельчения бумаги. Ни одной Новой не повезло увидеть, что Ханс делает иногда в подвале. Что сидит он в шуршащем ворохе и заталкивает в машинку листки из старых блокнотов и страницы газет. Из машинки ползет змейками бумажная лапша, а лицо Ханса, как костром, освещено радостью от вида чудесного превращения.
Из сердцевины бухты высохшего, изломанного шланга Новая вытащила бы совсем странное: скомканный пласт надувного гуся. Дикий ли желтый цвет пленил Ханса или способность тощего куска резины раздуваться и становиться большой важной птицей?
Рассказ из сборника «Русские женщины: 47 рассказов о женщинах» / сост. П. Крусанов, А. Етоев (2014)
Им по шестнадцать, жизнь их не балует, будущее туманно, и, кажется, весь мир против них. Они аутсайдеры, но их связывает дружба. И, конечно же, музыка. Ред, Лео, Роуз и Наоми играют в школьной рок-группе: увлеченно репетируют, выступают на сцене, мечтают о славе… Но когда Наоми находят в водах Темзы без сознания, мир переворачивается. Никто не знает, что произошло с ней. Никто не знает, что произойдет с ними.
Роман молодого чехословацкого писателя И. Швейды (род. в 1949 г.) — его первое крупное произведение. Место действия — химическое предприятие в Северной Чехии. Молодой инженер Камил Цоуфал — человек способный, образованный, но самоуверенный, равнодушный и эгоистичный, поражен болезненной тягой к «красивой жизни» и ради этого идет на все. Первой жертвой становится его семья. А на заводе по вине Цоуфала происходит серьезная авария, едва не стоившая человеческих жизней. Роман отличает четкая социально-этическая позиция автора, развенчивающего один из самых опасных пороков — погоню за мещанским благополучием.
Россия, начало 2000-х. Расследования популярного московского журналиста Николая Селиванова вызвали гнев в Кремле, и главный редактор отправляет его, «пока не уляжется пыль», в глухую провинцию — написать о городе под названием Красноленинск, загибающемся после сворачивании работ на градообразующем предприятии, которое все называют просто «комбинат». Николай отправляется в путь без всякого энтузиазма, полагая, что это будет скучнейшая командировка в его жизни. Он еще не знает, какой ужас его ожидает… Этот роман — все, что вы хотели знать о России, но боялись услышать.
Триптих знаменитого сербского писателя Милорада Павича (1929–2009) – это перекрестки встреч Мужчины и Женщины, научившихся за века сочинять престранные любовные послания. Их они умеют передавать разными способами, так что порой циркуль скажет больше, чем текст признания. Ведь как бы ни искривлялось Время и как бы ни сопротивлялось Пространство, Любовь умеет их одолевать.
Прогрессивный индийский прозаик известен советскому читателю книгами «Гнев всевышнего» и «Окна отчего дома». Последний его роман продолжает развитие темы эмансипации индийской женщины. Героиня романа Басанти, стремясь к самоутверждению и личной свободе, бросает вызов косным традициям и многовековым устоям, которые регламентируют жизнь индийского общества, и завоевывает право самостоятельно распоряжаться собственной судьбой.