Выигрыш - [9]

Много мебели, ковры, огромный светящийся аквариум, вазы. На стенах – картины с оленями, утками, собаками и охотниками, фарфоровые тарелки с видами городов. В толстых и тоненьких рамочках – картонки с мудрыми пословицами и красивыми стихами. На полках – пивные кружки: от большущей керамической до крошечной стеклянной, на один глоток. Кругом хорошенькие куколки и фигурки, везде: на столах, на подоконниках, и в кухне, и в гостиной. Куда ни посмотри: ангелочки, зайчики, девочки с кошечками, мальчики с собачками, милые улиточки, лягушечки и поросятки, а вон девушка обнимает лебедя, как прекрасно! На маленьких столиках – салфетки и вазочки, а в вазочках – мятные леденцы, конфеты. А сколько цветов и пальм в кадках! Как аппетитно пахнет свежими кофе и кухеном! Новая рассказывала внимательной Урсуле, например, о том, что очень рано встает, что до работы ей нужно добираться автобусом, а потом – на поезде. Если ехать из своей деревеньки, недалеко от Квицова. А Урсула не знала точно, где это.

Как и спустя почти полвека после разговора Урсулы с этой Новой, теперь не всякий скажет, где Квицов. Но некоторые припомнят: а не там ли жила в детстве дочка пастора, а потом канцлер Ангела Меркель? А что вспомнят еще через полвека, это никому неизвестно, и Бог с ним, с этим Квицовым, где бы он ни был, – Урсула подливала кофе и ждала других, интересных, подробностей.

Она чувствовала себя как на спектакле, заученном до мельчайшей реплики, и, скучая, даже немного ускоряла действие. Вскользь указывала Хансу на хозяйственные промахи Новой:

– Кажется, слишком коротко подстрижены розы…

– Ревень пересажен не совсем хорошо, разрастется, и нельзя будет пройти…

– Как старательно твоя полила все грядки! А зря, по телевизору обещали грозу…

Вскидывая рыжие брови и улыбаясь, Урсула заботливо напоминала:

– Пора сеять рассаду! Как, вы еще не делали?! Пора, пора, скажи своей…

Эти надоевшие претендентки на роль хозяйки дома, по величине почти такого же, как у Урсулы, не должны были вырваться за рамки уготованной роли и избежать своей участи. Все должны остаться с носом: и сосед, и его шацхены. Почему они все так простодушны, почему верят ему? Как она сама, сто лет назад, чуть не поверила под вишней.

Не было у Ханса лучшего доброжелателя и советника, чем Урсула. Не было никого, более опытного и компетентного во всех житейских делах. Никто другой не выслушивал Ханса так внимательно и подолгу, с искренним интересом. Он с детства знал, что она сплетница. Урсула знала – Ханс обманщик и лентяй, а ценила за то, что – болтун. Он не мог удержать ничего из того, что видел сам или слышал от других. Его обильная болтовня была не всегда достоверна, – внезапно очнувшаяся бацилла могла накрутить такого, чего и на свете не бывает, – но Урсула недаром знала Ханса с пеленок и умела распознать, когда его заносило.

Вечером, лежа в постели, Урсула просеивала, что намолотил своим языком Ханс, и отделяла правдоподобные зерна от мусора вранья. Сравнивала с тем, что узнавала из других источников, выстраивала ходы и варианты. Итоги комбинаций уводили ее иногда за десяток километров, в самое сердце чьей-нибудь семьи. Вспыхивали догадки и освещали тайны чужих взаимоотношений, которые до того выглядели примерно-благополучными и потому – только подозрительными. Но вдруг проливался адский свет чистейшей правды, и все становилось ясным!

Негласно борясь за правду и порядок, Урсула писала куда следует. Что один из соседей зарыл в саду груду старого шифера, тогда как должен был вывезти и заплатить за утилизацию. Что другой нарушает покой послеобеденного отдыха, пилит, колотит и сверлит. Третий, тоже в неположенное время, стрижет траву. Что дети четвертой захламляют общественный газон, мать не подбирает брошенные игрушки. Пятая нарушает правила сортировки мусора и в желтые мешки, предназначенные для пластика, нередко бросает пищевые отходы.

Ханс со своей самодельной пьеской, в которой Урсуле было известно все от начала до конца, вызывал в ней покровительственное чувство, будто был ее учеником, который никогда не дотянет до настоящего мастерства интриги. И все же его примитивные, одноходовые обманы восхищали Урсулу. Заболтает голову подружке, наобещает с три короба и – надует, обдерет как липку! Берет в долг деньги и – просто не отдает! А все порядочные люди верят ему на слово, надеются, ждут. И написать на него некуда, сами виноваты. Йа-йа, немцы – доверчивый, честный народ!

Бацилла взбрыкивала иногда так, будто внезапно вспоминала домутационное генетическое прошлое. Вот Ханс оторвал где-то двадцать марок, резко почувствовал себя богачом и, против обыкновения, вдруг закутил открыто, как когда-то отец. Присел к знакомым в уличном кафе, купил пива на всех, и его понесло! Расхвастался, как перед верной Урсулой, о своем доме, о бассейне, о жирных, бесчисленных кроликах, о любви подружек. В этот безрассудный угар богачества тут же вписался другой артист, с бациллой алкоголизма, и произошло невероятное: он выманил взаймы пять марок! И всегда берущая рука Ханса дала! Кругом было слишком много публики. Ханс не смог в мгновенье ока вывернуться из одной роли в другую и разом обнищать на глазах у всех. Он отдал деньги! Он небрежно держал их на виду, в тощеньком портмоне рядом с кружкой! Он отдал, и пять марок пропали навеки! Артист понял артиста: деньги ушли! Он отдал их своей собственной рукой!