Выходим на рассвете - [23]

— Простые люди, как вы их называете, не глупее нас с вами, прошу прощения, господин майор! И наш долг, людей образованных, — помочь им познать истину, а не держать их в неведении и заблуждениях.

— Это вы вводите их в заблуждения, отвращая от устоев, на которых держится наше общество, государство, армия!..

— Да что вы его увещеваете! — вскинулся сидевший слева от майора капитан — высокий, с угловатым лицом. — С этим отступником от законов чести надо говорить другим языком!

— Минуточку, капитан! — остановил его майор. — Мы собрались здесь, чтобы выслушать унтер-офицера Гомбаша и в зависимости от того, как он себя поведет, принять решение. Гомбаш, вы имеете еще что-либо сказать?

— Я не знаю, чего вы от меня хотите?

— Вы не считаете себя виновным?

— Вы же сказали, господин майор, что это не допрос. И тем более, полагаю, не суд? Но я отвечу вам. Нет, я ни в чем не виновен перед моей совестью.

— Гм… — пожевал губами майор. — Вы больше ничего не желаете добавить?

— Нет. И вообще я не понимаю…

— Если не понимаете, то, надеюсь, все же поймете. Господа, кто просит слова?

— Позвольте мне, — протиснулся между другими высокий обер-лейтенант с тонким смуглым лицом, на котором чернели небольшие, аккуратно подбритые усы.

— Ференц? — недовольно поморщился майор, видимо, ему не очень хотелось предоставлять слово этому офицеру. Но он сказал: — Пожалуйста.

— Уважаемые господа! — обер-лейтенант Ференц подошел к столу вплотную. — Я с самого начала был против этой затеи — устраивать какое-то самочинное судилище над унтер-офицером только за то, что он что-то там говорил солдатам. Да пусть говорит кто угодно, что угодно и кому угодно. Можем же мы между собой здесь допустить полную свободу слова? Лагерь военнопленных, по-моему, для этого идеальное место. Единственное, что в этом смысле запрещает нам здешний закон — так это ругать русского царя.

— А о своем императоре вы считаете возможным отзываться непочтительно? — снова дернулся нервный капитан, сидевший рядом с председательствующим майором.

— Речь сейчас идет не обо мне, а о нем, — Ференц движением головы показал на Гомбаша. — Кончайте с этой не очень-то продуманной затеей.

— Нет, позвольте, господин Ференц! — побагровел председательствующий. — Вы хотите представить нас всех глупцами? Вы забываетесь!

— Прошу прощения, господин майор, я не имею намерения кого-либо обидеть. Но наше разбирательство все-таки не имеет никакого, ни юридического, ни практического, значения. Что мы можем сделать? Запретить унтер-офицеру Гомбашу разговаривать с солдатами? А если он нас не послушает? Можем ли мы принудить его? Ведь русский комендант не посадит его за это, даже если мы попросим, в карцер.

— Вы выступаете, как хороший адвокат, обер-лейтенант! — усмехнулся майор. — Но вы не убедите нас, что мы не должны обсудить поведение унтер-офицера Гомбаша. Кто еще желает высказаться, господа?

— Я! — подал голос один из сидевших за столом офицеров и, когда майор кивнул ему, заговорил, то и дело срываясь на высокий тон, торопливо выбрасывая слова: — Когда наше дорогое отечество переживает столь суровое время! Когда наши соотечественники проливают кровь в сражениях, а мы здесь томимся во вражеском плену… — оратор даже задохнулся от негодования. В те секунды, пока он переводил дух, Гомбаш успел подумать, взглянув на его упитанную физиономию: «Видно по тебе, как ты томишься! Втайне-то, наверно, рад, что от войны спасен!» — …Мы здесь томимся во вражеском плену! — продолжал экспансивный оратор. — А в это время такие люди, потерявшие честь, сеют ядовитые семена неверия и критиканства в душах доверчивых простаков! И тем побуждают их, честных солдат нашей армии, к измене! Я предлагаю — судить его!

— Судить!

— Изменник!

— Господа, господа! — изо всех сил старался утихомирить страсти майор. — Говорите по порядку.

— Прошу позволения… — медленно поднялся молчавший до этого офицер, сидевший по правую руку майора. Плотный, с широкой, лысоватой головой, словно вдавленной в непомерно высокий воротник мундира, опираясь о стол толстыми пальцами, он неспешно, как бы присматриваясь, поглядел на Гомбаша, затем повел взглядом по сторонам, призывая к вниманию.

— Мы слушаем вас, — повернулся к нему майор.

Все утихли, что Гомбаша даже удивило — до этого его самочинные судьи вели себя очень несдержанно. Очевидно, этот пожилой офицер, собравшийся говорить, пользуется у них особым уважением. И Гомбаш, поглядев на него, вспомнил: кто-то из солдат говорил ему, что этот короткопалый до того, как попасть в плен, служил в военном суде.

Выдержав паузу, пока все утихли, судейский заговорил размеренно и веско:

— Господа! Я очень сожалею, что мы не обсудили предварительно процедуру рассмотрения данного дела…

— Послушайте, какого дела?..

— Прошу не перебивать меня, обер-лейтенант Ференц!

— Ференц, я призываю вас к порядку! — приподнялся председательствующий. — Продолжайте! — благосклонно кивнул он оратору.

— Продолжаю, — вновь заговорил тот — Я должен обратить ваше внимание, господа, на то, что здесь, в плену, мы не обладаем юридическими возможностями для привлечения унтер-офицера Гомбаша к ответственности за инкриминируемые ему, наказуемые имперскими законами действия. Это прекрасно понимает сам Гомбаш. Именно поэтому он держит себя дерзко, рассчитывая на полную безнаказанность. Это понимает и защищающий его обер-лейтенант Ференц, причем я не могу не высказать своего удивления — нет, смею сказать — даже возмущения, что господин Ференц вместо того, чтобы, как подобает офицеру, пресекать нарушения порядка, сам допускает их. Это свидетельствует о том прискорбном факте, что даже в нашу среду проникают тлетворные влияния…