Выходим на рассвете - [22]

— Неплохо бы нам иметь настоящего пастора…

— Увы, друзья! — Гомбаш обвел взглядом своих собеседников — их, оказывается, было уже не двое-трое, как в первые минуты, а значительно больше. — Откуда здесь взяться настоящему пастору? Вот если бы русские взяли в плен хотя одного полкового священника. Но взять в плен фельдкурата не легче, чем генерала. Фельдкураты и генералы посылают нас в бой, а сами остаются в тылу. Их не увидишь даже в обозе второго разряда.

— Что верно, то верно!

— Кто, друзья, видел фельдкурата в бою?

— Увидишь его, как же!

— Его дело — благословить тебя на убой и отпеть, когда тебя убьют.

— Генерал посылает, фельдкурат благословляет…

— Мор бы какой на них — глядишь, и война сразу бы кончилась…

— Суть не в фельдкуратах и не в генералах… — заметил Гомбаш.

— А в ком же? В министрах?

— И даже не в них. Есть повыше.

— Император?

— Еще выше.

— Господь бог?

— Чуть пониже.

— Так кто же?

— Денежные мешки, хозяева всего. Они повелевают — министры исполняют. Приказано объявить войну — объявили. А чтобы прекратить — надо сначала принудить к этому хозяев. Министры же исполнят их волю. У каждого имперского министра есть тайная веревочка, за которую его можно дергать.

— Откуда вы это знаете?

— Сам додумался. Сначала я тоже многого не понимал. Но в плену есть время поразмышлять об этой дерьмовой войне.

— Ох, камрад Гомбаш, вы говорите такое, что, пожалуй, опасно и слушать…

— Опасно? Но ведь здесь нет австрийских жандармов.

На следующий день утром, после завтрака, к Гомбашу подошел Бекешчабский Бегемот, считавшийся кем-то вроде старшего по бараку, и сказал:

— Вас просили прийти в офицерский барак. Сейчас же. Со мной.

— Ого! Кому я так срочно понадобился там?

— Вас приказал позвать майор. Старший среди офицеров.

— Интересно…

Когда Гомбаш вошел в офицерский барак, он увидел, что его ждут в некотором роде даже торжественно. В проходе между рядами железных кроватей — которыми и отличался офицерский барак от солдатских, где спали на трехъярусных нарах, — вдоль длинного стола чинно сидели офицеры, с десяток, если не больше, все в звании не ниже капитана. Остальные, чинами поменьше, располагались на ближних кроватях или стояли в проходе. Среди офицеров Гомбаш сразу же приметил Варшаньи — тот скромненько пристроился в стороне.

— Унтер-офицер Гомбаш! — провозгласил сидевший в центре стола майор, полноватый, с заметной сединой на висках. — Мы хотим серьезно поговорить с вами.

— К вашим услугам, господа! — учтиво наклонил голову Гомбаш, но не удержался, чтобы не добавить: — Только не знаю, чем я заслужил такую честь?

— Вы прекрасно знаете, Гомбаш. И давайте говорить начистоту. Вы человек образованный и все поймете.

— Постараюсь.

— Казалось бы, — продолжал майор, — ваша принадлежность к просвещенному кругу общества и ваш чин, наконец, обязывают вас с особой ответственностью относиться к своим словам…

— Прошу прощения, господин майор, но какие мои слова стали предметом вашего беспокойства?

— Я имею в виду разговоры с нижними чинами. Уже давно замечено, что, вместо того чтобы укреплять в них верность присяге, престолу и отечеству, вы, наоборот, расшатываете ее.

— Расшатываю не я, господин майор!

— А кто же?

— Ход истории.

— Не морочьте нам голову своей ученостью! — выкрикнул кто-то из офицеров, но майор предупреждающе поднял руку:

— Спокойно, господа!

— Да что с ним разговаривать! — перебил майора еще чей-то раздраженный голос. — Ясно, что это за фрукт!

«Моя персона уже давно предмет внимания господ офицеров, — сделал для себя вывод Гомбаш. — Кто же это, интересно, доносит о моих разговорах с солдатами? Уж не Бекешчабский ли Бегемот?»

— Спокойно, господа! — повторил майор. — Мы должны обсудить все без запальчивости. Сколько вам лет, Гомбаш?

— Это что — допрос, господин майор?

— Отвечай, если тебя спрашивает офицер! — снова крикнул кто-то. — Как стоишь, мерзавец!

— Но, господа, господа! — майор даже приподнялся. — Прошу соблюдать порядок! — И снова обратился к Гомбашу: — Нет, это отнюдь не допрос. Я спрашиваю из самых добрых чувств к вам. Мне важно выяснить некоторые обстоятельства…

— Мне двадцать три, господин майор.

— Ну вот, видите, — майор снисходительно улыбнулся. — Он еще молод, господа, хотя и выглядит значительно старше. И возможно, только легкомыслием следует объяснить его поведение. Иногда в молодости ради красного словца бывает сказано такое, о чем потом приходится очень жалеть… Скажите, Гомбаш, вам никогда не приходило в голову, что ваши разговоры с солдатами на политические — да! — как бы вспомнил майор и при этом бросил мимолетный взгляд на Варшаньи, — на политические и на религиозные темы могут оказать на них вредное воздействие, ослабят их дух?

«Понятно! — догадался Гомбаш. — Кто-то доносит обо мне обер-лейтенанту Варшаньи, а он вынес на этот офицерский синклит…»

— Нет, не считаю, — ответил он твердо. — Разве правда может быть вредной?

— Смотря как и кому она преподносится! — майор посмотрел на Гомбаша строго, но без зла. — Бывает, меж собой мы высказываем недовольство чем-то. Но одно дело — в кругу, где есть определенная степень понимания. Другое же — простым людям… Они могут понять слишком упрощенно, а то и совсем превратно.